Вакцинация

Генеральный партнер спецпроекта — Zimin Foundation.

---

Изобретение вакцин кардинально изменило жизнь человечества. Многие болезни, уносившие тысячи, а то и миллионы жизней ежегодно, теперь практически не встречаются. В этом спецпроекте мы не только рассказываем об истории возникновения вакцин, общих принципах их разработки и роли вакцинопрофилактики в современном здравоохранении (этому посвящены первые три статьи), но и подробно говорим о каждой вакцине, включенной в Национальный календарь прививок, а также вакцинах против гриппа и вируса папилломы человека. Вы узнаете о том, что собой представляет каждый из возбудителей болезней, какие существуют варианты вакцин и чем они различаются между собой, затронем тему поствакцинальных осложнений и эффективности вакцин.

Для соблюдения объективности мы пригласили стать кураторами спецпроекта Александра Соломоновича Апта — доктора биологических наук, профессора МГУ, заведующего лабораторией иммуногенетики Института туберкулеза (Москва), — Сусанну Михайловну Харит — доктора медицинских наук, профессора, руководителя отдела профилактики НИИ детских инфекций (Санкт-Петербург), — а также Сергея Александровича Бутрия — педиатра, автора блога «Заметки детского врача».

Наш гость — Константин Чумаков

Константин Михайлович Чумаков (рис. 1) — известный вирусолог русского происхождения. Он закончил биологический факультет МГУ, а сейчас занимает должность заместителя директора по науке в отделе вакцин Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США (FDA). Будучи также профессором Университета Джорджа Вашингтона и Мэрилендского университета, Константин Михайлович участвует в исследовании безопасности и эффективности новых вакцин перед тем, как они попадут на рынок. Как специалист по полиомиелиту, ученый занимается исследованием неспецифических защитных эффектов живой полиовакцины, которые могут помочь в борьбе с другими заболеваниями, в том числе с COVID-19. Клинические испытания, направленные на изучение роли оральной полиомиелитной вакцины (ОПВ) в борьбе с вирусом SARS-CoV-2, будут проходить при содействии вирусолога Роберта Галло в Нью Йорке и в Балтиморе на базе Института вирусологии человека при Медицинской школе Мэриленда.

О текущих задачах, разработке новых вакцин и коронавирусе

«Биомолекула»: Добрый день, Константин! Расскажите нам, чем вы занимаетесь прямо сейчас.

Константин Чумаков: Уже 2,5 месяца я, как и все мы, работаю из дома. В основном я занят тем, на что раньше не хватало времени. Например, написанием статей, а также попытками организовать клинические испытания вакцины против полиомиелита для предотвращения вспышки COVID-19. Мы работаем над этим совместно с Робертом Галло, одним из первооткрывателей вируса иммунодефицита человека . Он очень воодушевился этой идеей. Пока всё движется хорошо, но это очень сложная задача, как с финансовой, так и с организационной точки зрения.

Роберт Галло — американский вирусолог и инфекционист, директор Института вирусологии человека в Балтиморе. Наряду с французскими коллегами Люком Монтанье и Франсуазой Барре-Синусси, получившими Нобелевскую премию за открытие вируса иммунодефицита человека (ВИЧ), является его первооткрывателем. Подробнее о ВИЧ и синдроме полного иммунодефицита можно прочесть в статьях «Связанные одной лентой» [1] и «СПИД: как ВИЧ разрушает нашу иммунную систему» [2]. — Ред.

Традиционные проекты, которыми моя лаборатория занимается уже много лет, связаны с оценкой новых вакцин, в том числе и против полиомиелита. Это работа, необходимая для успешного завершения программы по ликвидации полиомиелита, которую ВОЗ проводит уже более 30 лет. Для того чтобы она увенчалась успехом, нужны новые эффективные вакцины, в создании которых я и участвую.

«БМ»: Глобальная задача...

КЧ: На самом деле это довольно рутинные вещи, может быть, не всегда интересные с научной точки зрения, хотя мы касаемся и фундаментальных вопросов. Но в основном это практическая вирусология.

«БМ»: С оглядкой на последние месяцы, видите ли вы, что человечеству стало проще бороться с новыми вирусами? Сейчас у многих складывается впечатление, что, несмотря на существующий научный прогресс, многие проблемы в борьбе с инфекциями те же, что и раньше. И решаются так же. Карантин — так с эпидемиями боролись всегда.

КЧ: Да, безусловно, карантинные меры имеют большую эффективность. Это было продемонстрировано и с SARS-1 (тяжелым острым респираторным синдромом), и с MERS (ближневосточным респираторным синдромом), и с вирусом Эбола. Карантин — это первое, что можно сделать, как только возникла проблема. Вы сразу вводите меры, которые препятствуют распространению вируса, и вирус останавливается. В данном случае это не удалось сделать по разным причинам, в том числе из-за специфики самого вируса, который оказался гораздо более приспособленным к человеческой популяции, чем другие. Свою роль сыграла и политика ВОЗ.

«БМ»: То есть это вина бюрократов, а не ученых?

КЧ: Абсолютно. Если бы решения принимали ученые, всё было бы по-другому. Вспомните, в январе говорили, что не нужно носить маски, что маски не помогают. А потом вдруг оказалось, что маски носить обязательно. Почему? Потому что их не хватало врачам. И было принято решение объявить населению, что они не нужны. Это неправильно. Нельзя искажать факты, подстраивая свои заявления под ситуацию. Если вы ученый, вы обязаны говорить правду.

«БМ»: Если отсечь политику, был бы введен тот же самый карантин, но только раньше?

КЧ: Думаю, могло бы быть по-разному. Ученые до сих пор расходятся во мнении на этот счет. Например, в Швеции до сих пор настаивают, что карантин не нужен .

Недавно главный эпидемиолог Швеции Андерс Тегнелл признал, что меры, принятые в стране для сдерживания эпидемии COVID-19, были недостаточными. Однако шведская стратегия страны по борьбе с коронавирусом, по его словам, остается верной. — Ред.

Истина, как часто бывает, где-то посередине. Трудно отрицать, что карантин помогает, ведь у каждого вируса есть способность к распространению, измеряемая так называемым репродуктивным числом. Каждый больной заражает какое-то количество других людей. Например, у SARS-CoV-2 репродуктивное число находится между 2 и 3. Если вы ограничите контакты между людьми, коэффициент упадет. А если больной окажется, скажем, в кинотеатре, он может заразить сразу несколько сотен человек. Ограничь большие сборища людей, и это поможет. Здесь нет вопроса. Другое дело, можно ли считать, что это работает всегда. Конечно, нет. Карантинные меры рано или поздно придется снимать. Человечество не может прожить, когда все сидят дома, хотя сейчас экономика устроена так, что значительная часть населения потенциально может быть продуктивна в самоизоляции. Я вот сижу 2,5 месяца и работаю больше, чем раньше. Но есть люди, которые не могут не ходить на работу, поэтому одним карантином здесь не обойдешься.

«БМ»: А в чем вы видите будущее вирусологии? Что нужно делать, чтобы эффективно побеждать пандемии, кроме карантина?

КЧ: Еще 20 лет назад общепринятым было мнение, что невозможно создать лекарство от вирусных болезней. Это было опровергнуто в последние 10–15 лет. За это время мы стали лучше понимать, как вирусы живут и как размножаются, открыли новые биохимические пути и технологии создания лекарств. У нас появились библиотеки, где содержатся миллионы соединений, которые роботы могут тестировать на противовирусную эффективность. Всё это привело к тому, что было создано множество эффективных и безопасных лекарственных препаратов.

Один из наиболее ярких примеров — это лекарство против гепатита С, который до этого считался неизлечимой болезнью, часто приводящей к раку печени. Вакцину против гепатита С создать пока никому не удалось. И вдруг у нас появился в руках коктейль из лекарств, который излечивает 99% всех больных за несколько недель применения . Это фантастика. У нас нет оснований думать, что это нельзя сделать для других вирусов, в частности, для коронавируса. Много соответствующих исследований идет в настоящее время, и я уверен, что какие-то лекарства будут найдены.

Подробнее о гепатите С и методах его лечения можно узнать, прочитав статью «Гепатит С: решенная проблема?» [5]. — Ред.

Вакцинология также совершила большой скачок вперед. РНК-вакцина, которую разработали в Национальном институте здоровья, и которую компания Moderna сейчас пытается тестировать и внедрить, была создана еще в январе, когда стали известны нуклеотидные последовательности вируса. Тогда же был синтезирован генетический конструкт, и вакцина была готова. Это один из примеров платформенной технологии: вы имеете технологию создания вакцины, которая не зависит от специфики конкретного вируса, она применима для получения множества разных вакцин. Если вы знаете вирусный или бактериальный антиген, вы можете встроить его в РНК-конструкцию, и он будет синтезироваться.

Отдельный плюс такого подхода — перешагивание некоторых стадий создания новых вакцин. Токсичность РНК можно проверить один раз и уже не возвращаться к этому. Таким образом, возможность создавать вакцины из готовых блоков сильно упрощает дело. Вероятно, в будущем, когда возникнет угроза следующей пандемии, создать вакцины получится еще быстрее. Даже сейчас меня поражает, с какой скоростью идет этот процесс. Еще недавно я бы не был так оптимистичен, но сейчас мы видим: прошла всего пара месяцев с тех пор, как мир осознал всю серьезность угрозы эпидемии COVID-19 , а мы уже имеем результаты первых двух фаз клинических испытаний вакцины. Третья, заключительная фаза, начнется через несколько недель. К осени, возможно, у нас уже будут результаты этих испытаний, а первые вакцины могут выйти на рынок меньше, чем через год после появления вируса. Но этот год надо прожить, и здесь нам на помощь приходят карантинные меры.

Подробнее о вирусе SARS-CoV-2, пандемии COVID-19 и борьбе с ней можно прочесть в статьях: «Хроника распространения SARS-CoV-2» [6], «Как вылечить COVID-19?» [7], «Вакцины против коронавируса: перспективы» [3], «Компьютерные технологии против коронавируса: первые результаты» [8]. — Ред.

«БМ»: Как вы думаете, к концу года мы выйдем из состояния пандемии или нет?

КЧ: Если вторая волна будет, она вряд ли приведет к такой панике. Даже первая волна оказалась не очень страшной, а сейчас люди уже привыкли жить по-новому, они устали от эпидемии и многому научились. Население адаптировалось и очень настороженно относится к общению, люди обходят друг друга, встречаясь на тропинке в лесу, разбегаются в разные стороны, стараются не дышать друг на друга, носят маски. Конечно, в такой популяции вирусу очень трудно распространяться. Скорее всего, в ближайшее время карантинные меры будут ослаблены, но заболеваемость не будет сведена до нуля. Остановить вирус полностью, не задушив экономику, не удастся. Но к тому времени у нас уже будут вакцины.

«БМ»: Я рада, что вы так оптимистичны в отношении вакцин.

КЧ: Конечно, никто не может ничего гарантировать. Здесь есть масса подводных камней, на которые можно наткнуться. К счастью, многие из них уже удалось обойти. Предварительные данные показывают, что антителозависимого усиления инфекции не происходит, вакцины-кандидаты индуцируют выработку нейтрализующих антител, иммунный ответ идет правильным образом. Опыты на животных показали, что вакцина защищает от заражения, приводящего к летальному исходу. Сейчас есть все основания полагать, что она будет эффективна и на людях. Посмотрим. Пока все идет по плану.

«БМ»: Мои знакомые-ученые разделяются во мнении относительно влияния новой пандемии на восприятие науки обществом. Одни считают, что после того, как эта пандемия станет контролируемой, люди начнут более серьезно относиться к науке, помогать, в том числе финансово. Другие, наоборот, предполагают, что доверие к научному миру резко снизится из-за возросшего количества противоречивой информации, транслируемой из, казалось бы, авторитетных источников. Что вы думаете на этот счет?

КЧ: Да, вы правильно обрисовали проблему. Конечно, я надеюсь, что научное сообщество покажет себя с хорошей стороны, и большинство людей почувствуют благодарность за их работу, за новую вакцину. Но гарантировать это нельзя. Как говорится, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Даже сейчас, когда вакцины еще нет, раздаются голоса антивакцинаторского толка, которые обвиняют Билла Гейтса в создании какой-то вакцины для чипирования .

Билл Гейтс — один из создателей компании Microsoft. В 2000 году вместе со своей женой Мелиндой Гейтс он создал крупнейший в США (и второй по величине в мире) благотворительный фонд, спонсирующий, среди прочего, разработку и внедрение новых вакцин. В январе 2020 года Фонд Билла и Мелинды Гейтс анонсировал пожертвование в размере 10 млн долларов на борьбу с COVID-19. В феврале сумма пожертвования выросла до 100 млн долларов. — Ред.

Происходящее не сильно отличается от средневековой охоты на ведьм. Наши технологии существенно продвинулись вперед, но общественное сознание, к сожалению, подчиняется собственным законам, и трудно предсказать реакцию общества на то или иное действие.

Тем не менее я уверен, что, если ученые будут вести себя так, как вел себя ВОЗ в начале эпидемии, это не укрепит доверие к науке в целом. Нужно быть очень осторожным и чувствовать свою ответственность — общество на нас смотрит и оценивают все наши действия. К сожалению, я вижу много ученых, которые этого не понимают и транслируют ничем не обоснованные мнения. Я говорю о теории искусственного происхождения вируса SARS-CoV-2. Опрометчиво разменивать свой научный авторитет для того, чтобы поддержать эту сенсацию. Мы сейчас все сидим на карантине и черпаем информацию из телевизора и из интернета. Мы знаем очень мало. В море непроверенной информации, которая нас окружает, очень сложно ориентироваться. Оказалось, что нельзя оценивать достоверность информации, исходя из авторитетности того, кто ее произносит. Если нобелевский лауреат сказал что-то, это не абсолютная правда. К сожалению, количество идиотов среди нобелевских лауреатов ровно такое же, как среди обычной публики. Если вы думаете, что ученые чем-то отличаются от других людей, это не так. Они специализируются в какой-то области и знают ее очень хорошо, но в остальных вопросах могут быть совершенными профанами. Поэтому нужно всегда с большой долей скепсиса относиться к необоснованным высказываниям.

О стратегии ликвидации полиомиелита и неспецифических эффектах живых вакцин

«БМ»: Вы говорили про неспецифические эффекты живых вакцин. Расскажите, пожалуйста, поподробнее об этом.

КЧ: Неспецифические эффекты, то есть способность стимулировать иммунный ответ против других патогенов, есть у всех живых вакцин. БЦЖ (противотуберкулезная вакцина) на слуху, потому что это старая вакцина, ее неспецифические эффекты были открыты почти 100 лет назад. Более того, БЦЖ давно применялась и применяется до сих пор не только для профилактики туберкулеза, против которого она не очень эффективна, но и для активации врожденного иммунитета при противораковой терапии. В последние 10 лет появилось много работ, посвященных этому подходу.

Неспецифические эффекты живой полиомиелитной вакцины также были открыты не вчера, а 60 лет назад. Она успешно применялась в СССР, в основном в работах моей мамы, потом все это было забыто .

Марина Константиновна Ворошилова занималась исследованием неспецифических эффектов живой полиомиелитной вакцины. Она показала, что вакцинация ОПВ снижает заболеваемость детей гриппом [9]. Признавая вклад Марины Ворошиловой в науку, Государственный комитет по изобретениям и открытиям при ГКНТ СССР выдал ей свидетельство об открытии полезных вирусов человека. — Ред.

В последнее время такие исследования стали проводить снова. Например, датский антрополог Питер Эби и его сотрудница Кристина Бэн, изучив эффекты коревой вакцины, обнаружили, что она снижает общую заболеваемость и смертность [10]. Причем этот эффект намного выше, чем можно было бы ожидать в связи со снижением заболеваемости корью. Они начали работать и с живой полиовакциной, и ее неспецифический эффект также оказался высоким, учитывая, что в Дании нет полиомиелита [11]. При этом инактивированная полиовакцина, что логично, никакого защитного эффекта не давала.

В общих чертах мы понимаем, почему так происходит. Любой вирус, попадая в организм, индуцирует активацию врожденного иммунитета. В целом результат один — организм становится более устойчивым к заболеваниям вообще. Потому что, пока организм не разобрался, кто в него внедрился и как сделать специфические антитела, натренировать свои Т-клетки, ему нужно как-то прикрыться на первое время. И это делается, например, за счет индукции интерферона, который, разносясь по организму, запускает целый ряд реакций, позволяющих бороться с вирусами и бактериями. Задним числом это кажется очевидным, но долгое время вакцины воспринимались как способ тренировки только адаптивного иммунитета, не врожденного. Сейчас у нас появилась уникальная возможность посмотреть на вакцины с другой стороны. Неспецифический защитный эффект, который они вызывают, обязательно нужно учитывать.

«БМ»: А как же стратегия ликвидации полиомиелита, согласно которой необходимо уйти от живых вакцин и использовать только инактивированные?

КЧ: Да, действительно. Когда ВОЗ задалась целью остановить полиомиелит, предполагалось, что на это уйдет 12 лет. К 2000 году мы уже должны были забыть про эту инфекцию. Но, к сожалению, прошло больше 30 лет, и до сих пор это не удалось сделать. При этом ВОЗ считает, что после того, как полиомиелит будет ликвидирован, вакцинацию против него нужно прекратить. Это, с моей точки зрения, в корне неверно и, более того, может привести к катастрофическим последствиям. За последние 30–40 лет количество ОПВ, которое было применено во всем мире, колоссально. Это миллиарды доз. Дети, и не только дети, получали этот безобидный вирус множество раз в течение своей жизни. В Индии, например, каждый ребенок до 50 раз был привит ОПВ. Сложно представить, скольких людей она спасла. По некоторым подсчетам, отказ от живой полиовакцины приведет к гибели 340 тысяч детей ежегодно просто из-за того, что они лишатся той неспецифической защиты, которую давала им ОПВ. ВОЗ не хочет об этом слышать, они продолжают говорить о 10–15 случаях параличей, которые эта вакцина вызывает.

Важность испытаний, направленных на изучение всех положительных эффектов ОПВ, в том, чтобы показать, насколько безответственна и научно не обоснована современная стратегия публичного здравоохранения в отношении этой вакцины. Признание таких исследований будет значительным шагом вперед и может спасти огромное количество человеческих жизней.

«БМ»: Но во многих странах, в том числе и в США, уже отказались от ОПВ.

КЧ: Да, конечно, и по той же самой причине — из-за вакцино-ассоциированного полиомиелита, частота которого примерно один случай на миллион первично привитых ОПВ. Здесь важно помнить, что риск этого осложнения гораздо ниже, если применять вакцину правильно, предварительно проведя иммунизацию инактивированной вакциной. Во многих странах так и делают, и это дает самый лучший иммунитет. Первые две иммунизации инактивированной вакциной создают защиту от паралича, после чего вводится живая вакцина. В результате человек становится полностью защищенным и от полиомиелита, и от других болезней.

Другой способ не потерять этот полезный эффект — создать новую усовершенствованную вакцину. Около 10 лет назад Билл Гейтс лично профинансировал создание новой вакцины против полиомиелита. Были созданы штаммы, модифицированные таким образом, чтобы они не могли снова приобретать вирулентность и становиться опасными для человека. Я тоже принимаю участие в этом проекте, обеспечивая тестирование вакцины на генетическую стабильность. Препарат уже проходит клинические испытания, и по всем предварительным данным вакцина действительно более стабильна и может стать идеальным инструментом для борьбы с полиомиелитом, имея все преимущества ОПВ и не имея ее недостатков. Посмотрим, как будет развиваться наша работа. Но, к сожалению, стратегия ВОЗ пока не меняется.

«БМ»: Я знаю о более стабильных кандидатных вакцинах, которые защищают от полиовируса серотипа 2. Или речь уже о вакцине от всех трех серотипов?

КЧ: Да, клинические испытания проходит вакцина против серотипа 2, а над вакцинами против серотипов 1 и 3 в данный момент идет лабораторная работа. Это долгий процесс, особенно с ограниченными средствами. Нужно сделать посевные штаммы, затем протестировать их. Такая техническая работа занимает, как правило, несколько лет, но уже сейчас кандидатные штаммы отобраны и исходя из результатов лабораторных тестов они достаточно перспективны. Я думаю, что скоро у нас в руках будут все три штамма, и на их основе можно будет создать трехвалентную вакцину.

«БМ»: Но будет ли ВОЗ рекомендовать ее к применению — это большой вопрос.

КЧ: Да, может и не будет. Но если будет возможность перейти на нее, почему нет? В конце концов, ВОЗ — это просто группа людей, которые приходят и уходят. Сейчас они не могут себе позволить испортить свой имидж, резко сменив политику, которой придерживались 30 лет. Если они сейчас объявят, что их стратегия оказалась несостоятельной, это отпугнет финансовых доноров. Не будем забывать, что программа ликвидации полиомиелита сжирает довольно большое количество средств. Мы говорим о нескольких миллиардах долларов в год. Это существенное финансирование, и если его потерять, вся программа остановится. Но когда-нибудь это всё равно произойдет, это неизбежно. В этом году в мире зарегистрировано 100 или 200 случаев полиомиелита. Огромные деньги используются для борьбы с заболеванием, которого практически нет. У многих это вызывает недоуменные вопросы: «А что вы делаете с ротавирусами, от которых погибают сотни тысяч детей? Почему нет подобных программ, направленных на борьбу с другими болезнями?». Этот перекос рано или поздно выйдет на поверхность.

С моей точки зрения, программа по ликвидации полиомиелита должна быть полностью реструктурирована, надо бороться не только с полио, а со всеми заболеваниями. Целью должно быть создание системы доставки вакцин во всем мире. В конце концов, ни Европа, ни Америка, ни Австралия, ни Россия не нуждаются в ВОЗ. Эта организация создана для того, чтобы помогать бедным странам, которые сами не могут себе помочь. И именно над этим нужно работать. Сейчас ликвидация полиомиелита выглядит как дело принципа — завершить то, что начали. Мне кажется, пора подвести промежуточный итог этой программы и сказать: «Мы меняем направление. За 30 лет мир изменился, он стал другим». Мы не можем продолжать делать одно и то же, надеясь на другой результат.

О родителях и работе над первой живой полиомиелитной вакциной

«БМ»: Каково это — расти в семье, где оба родителя — талантливые и успешные ученые-вирусологи? Вы в детстве осознавали, как важно то, что они делают? Было чувство гордости?

КЧ: Конечно, нет. Родители — это родители, их воспринимаешь такими, какие они есть. Кажется, что у всех такие родители. Я никогда не ощущал себя особенным из-за этого, и осознал их значение и масштаб уже после того, как их не стало. Только по прошествии времени я понял, насколько то, что они сделали, было существенным и даже критическим. О роли моего отца, Михаила Петровича Чумакова, в разработке живой полиомиелитной вакцины довольно широко известно, было снято несколько фильмов на эту тему. И сам Альберт Сэйбин, и историки науки отмечали, что без его вклада живая полиомиелитная вакцина могла быть не внедрена никогда, и мы бы сейчас не разговаривали о ликвидации полиомиелита (рис. 2).

Роль моей матери, Марины Константиновны Ворошиловой, была не меньшей. Родители составляли довольно органичный тандем, где отец был активным и пробивным тараном, а мать — интеллектуальным лидером. Самые интересные мысли и самые интересные идеи, мне кажется, были сгенерированы ею. В частности, идея о неспецифическом защитном эффекте живых вакцин, которая опередила время на 50 лет.

«БМ»: Вам с братьями дома рассказывали что-нибудь об исследованиях? Об инфекциях и путях заражения? О важности вакцинации? Мне кажется, такого домашнего образования сейчас не хватает многим.

КЧ: Нет, в детстве я не очень много видел родителей. Они работали, нас воспитывала бабушка, и наш мир был насыщен другими людьми. Конечно, когда мы видели маму, это было очень приятно. Папу мы видели гораздо реже, примерно раз в неделю, потому что он жил в Институте полиомиелита под Москвой. В целом он не очень много участвовал в нашем воспитании.

«БМ»: Были мысли связать свою жизнь с чем-то кардинально другим? Не с наукой? Или пойти по стопам родителей казалось единственно верным?

КЧ: Я не мечтал быть ученым, я был нормальным ребенком, троечником. Я никогда особенно не думал, чем буду заниматься в будущем. Многие мальчики в молодом возрасте — полные идиоты, и я был одним из них. Только в 9–10 классах школы я понял, что, если я не поступлю в высшее учебное заведение, меня заберут в армию. Панический ужас от этой мысли заставил меня подтянутся по учебе и исправить оценки.

Я никогда не был склонен к научной деятельности, мне всегда больше нравилась математика. Думаю, я бы стал математиком, если бы не вмешался случай. В Советском Союзе было принято трудовое воспитание, и в школе один день в неделю был посвящен профессиональному обучению. Мальчики в школе, где я учился, ходили на автобазу изучать устройство автомобиля и помогать слесарям, а девочки шили или готовили.

Это обучение быстро отвратило меня от занятий автомеханикой. Если устройство автомобиля проходить было интересно, то, когда в январе, после каникул, нас заставили раз в неделю ходить на автобазу, все стало гораздо хуже. Было холодно, воняло бензином, кругом — матерящиеся слесари. Для нежного юноши всё это было очень неприятно. И тогда моя мама договорилась с директором школы, что мне и моему брату (Петру Чумакову ) она устроит отдельную практику в Институте полиомиелита. Так в 15 лет мы стали ходить в институт раз в неделю и прошли все лаборатории, изучая гистологию, электронную микроскопию, биохимию и иммунологию. Это была фантастика. Я тогда понял, что существует совершенно другой мир.

Пётр Чумаков — доктор биологических наук, профессор, заведующий лабораторией пролиферации клеток Института молекулярной биологии им. В.А. Энгельгардта РАН. Внес большой вклад в открытие и изучение белка р53, вызывающего апоптоз — запрограммированное самоуничтожение клетки. — Ред.

Примерно в то же время я прочитал книгу, где разбиралась квантовая механика, химия, теория химической связи, неорганическая химия, биохимия, биология и молекулярная биология. Меня поразили все эти вещи. Для меня было открытием, что существует ДНК, я никогда об этом не задумывался. Тогда я решил, что, наверное, стану химиком. При моем математическом складе ума мне больше всего нравился именно этот аспект. Я ненавидел лягушек и растения, и биология у меня всегда вызывала большое отторжение. До сих пор я не испытываю к ней никакой привязанности.

Позднее мой брат Петр, который был на год старше меня, но в школу мы пошли одновременно, решил поступать на биофак. Мы вместе ехали на дачу, и он предложил по дороге заехать на биологический факультет, чтобы сдать документы. Мои документы тоже были при мне, и я подал документы вместе с ним просто по наитию. Так получилось, что я поступил, а он нет. И я оказался биологом, а он поступил в медицинский институт.

«БМ»: В вашей семье говорили о репрессиях 30-х годов? О деле врачей? Ведь Михаила Чумакова исключали из партии.

КЧ: Конечно. У нас в семье масса жертв. Мой дед, Константин Константинович Ворошилов, был меньшевиком. Когда Крым находился под белыми, он был там председателем меньшевистского совета и довольно заметным борцом с большевиками. Когда большевики заняли Крым, он скрывался в Казани, потому что сам был оттуда. Его отец, Константин Васильевич Ворошилов, был ректором Казанского университета и известным физиологом.

Интересно, что мой дед скрывался в Казани под собственным именем. Тогда не было никаких баз данных и интернета. К сожалению, он умер довольно рано. Второго мужа моей бабушки, Андрея Ивановича Савватеева, просто арестовали. Он был директором Пастеровской станции в Москве, специалистом по бешенству, и на свое несчастье съездил в Париж в Пастеровский институт в начале 30-х годов, после чего и был арестован. Он просидел некоторое время, был в ссылке в Суздале, но к концу 30-х его отпустили, и он вернулся в Москву. Но в 1941 году его арестовали снова за то, что он якобы медлил во время эвакуации, а, значит, хотел сдаться немцам. Больше его никто не видел, он погиб в лагере. Естественно, в семье это было известно. Андрей Иванович был отчимом моей мамы, и она всегда очень тепло о нем отзывалась. Именно он приучил ее к науке.

Два брата моей бабушки оказались в эмиграции, они служили в белой армии и впоследствии жили во Франции. Безусловно, это было известно, но об этом шептались, мы слышали это лишь между строк в разговорах бабушки с ее сестрами и братьями. Родители старались помалкивать, что было совершенно естественно в их положении.

Мой отец тоже почти пострадал от репрессий. После перенесенного клещевого энцефалита в 1937 году, он стал инвалидом: не работала правая рука и практически отсутствовал слух. Возможно, аура героя, которая сопровождала это несчастье, помогла ему просуществовать в 40-е годы. Он довольно успешно работал, в молодом возрасте стал директором Института вирусологии имени Ивановского. Но, когда в 1951 году закручивалось дело врачей, его вызвали в соответствующие органы и сказали, чтобы он уволил всех евреев из института. Он отказался это сделать, тогда его самого уволили и исключили из партии. Это было в 1952 году. Когда я родился, мой отец сидел на чемоданах. Увольнение и исключение из партии были первыми шагами к аресту. Но, к счастью, Сталин умер, дело врачей развалилось, и его не тронули.

Несколько лет он продолжал работать, но уже в Институте неврологии. В 1955 году, когда было принято решение начать борьбу с полиомиелитом, его вызвали в ЦК и сказали, что он должен создать Институт полиомиелита и поехать в Америку, изучить состояние проблемы. Отец возразил, сказав, что не может этого сделать, так как ему отказано в доверии. Тогда его восстановили в партии и даже разрешили поехать в США вместе с моей мамой и с профессором Анатолием Смородинцевым из Ленинграда. Поскольку у моих родителей оставалось трое маленьких детей в Москве, думаю, власти были уверены, что они вернутся на родину. Но сотрудник КГБ при них все же был.

О международной науке и важности научной коммуникации

«БМ»: Что рассказывали вам родители о поездках в США? Какими они видели эту страну и ее ученых? Было ли, чему удивляться и чему учиться у иностранных коллег?

КЧ: О да, сейчас, задним числом, понимаешь, что это было совершенно уникальное явление. Во-первых, тогда в США мало кто ездил, а чтобы выпустили и мужа, и жену, это было нетривиальное дело. У отца особенно не было времени, и мы с ним об этом не говорили, а мама была под огромным впечатлением от поездок в Америку и каждый раз, когда приезжала, рассказывала нам о стране, показывала журналы и газеты. Она даже пыталась внедрить американский образ жизни в нас в те дремучие советские времена, приговаривая: «А в Америке делают вот так и вот этак!»

«БМ»: В США сегодня помнят о дружбе США и СССР, которая оказалась такой полезной в борьбе с полиомиелитом?

КЧ: Конечно, помнят те, кто знает. Когда я приехал в Америку, люди, которые были друзьями моего отца, очень тепло меня встретили, и я ощутил, насколько хорошо они к нему относятся (рис. 4). Это было так трогательно.

Но прошло 30 лет, и большинство этих людей уже ушло. Вообще, в Америке никому нет дела до России, американцев мало интересует, что происходит за пределами США, они замкнуты на себя. Страна достаточно большая, своих проблем хватает.

«БМ»: Насколько, по-вашему, сплоченным является современное научное и медицинское международное сообщество?

КЧ: Попытки сплотить, как мне кажется, не нужны ученым. Наука не знает границ. Если кто-то делает что-то интересное в другой стране, очень легко связаться с ним и начать работать вместе. Ты просто пишешь e-mail. Конечно, совместные исследования не всегда просты, если это сопряжено с пересылкой материала, например, штаммов микроорганизмов, но на интеллектуальном уровне, как мне кажется, никакой проблемы нет.

Кстати, мой коллега Роберт Галло около 10 назад со своими друзьями-учеными из Германии и Ирландии организовал Global virus network — Глобальную вирусологическую сеть. Это неформальная сеть ученых, работающих в области медицинской вирусологии, которая сегодня объединяет около 50 лабораторий или институтов из разных стран мира. Такая инициатива позволяет очень динамично организовывать рабочие группы для решения той или иной задачи. В частности, уже существует группа по работе с коронавирусом, члены которой раз в две недели устраивают онлайн-конференции, где обмениваются новой, еще не опубликованной информацией. Тут же завязываются какие-то сотрудничества. И, что очень важно, это общение идет в обход всех правительственных и политических инстанций. Ученые взаимодействуют с учеными, и это наиболее эффективная форма работы.

«БМ»: В России в 2019 году Минобрнауки ужесточило правила взаимодействия российских ученых с иностранцами и международными организациями . Вы, наверное, слышали об этом.

В феврале 2020 г. глава Минобрнауки Валерий Фальков заявил, что министерство отменило приказ, регламентирующий отношения российских ученых с иностранными коллегами. — Ред.

КЧ: Это очень печально, российское научное сообщество сейчас чувствует себя не лучшим образом. Это связано не только с финансированием: сам масштаб российских исследований пока не позволяет ими гордиться, и осложнение контактов с зарубежными коллегами только усугубит ситуацию. Я не собираюсь заниматься политикой, но, поскольку наука существует не в вакууме, скажу: то направление, которое выбрано в стране, неправильное. В XXI веке нельзя организовать общество с помощью полицейских мер, и нельзя управлять большой страной, используя вертикаль. Это отжившая модель, все решения должны приниматься дисперсно. Общество должно быть задействовано в выработке оптимальных решений, а вертикаль предполагает, что, чем выше начальник, тем он умнее. В реальном мире часто бывает наоборот: лучшие решения принимаются на местах. Тот факт, что в нашей стране это не поощряется и даже пресекается, лишает страну перспективы развития. Это не вопрос личности, сама концепция устройства общества, которая издавна принята в России, архаична, и не позволит науке эффективно функционировать. В таких условиях она сможет только имитировать развитие, но настоящего прогресса не будет.

«БМ»: Константин Михайлович, большое спасибо за уделенное время!

Литература

1. Связанные одной лентой;
2. СПИД: как ВИЧ разрушает нашу иммунную систему;
3. Вакцины против коронавируса: перспективы;
4. Uri Hamiel, Eran Kozer, Ilan Youngster. (2020). SARS-CoV-2 Rates in BCG-Vaccinated and Unvaccinated Young Adults. JAMA. 323, 2340;
5. Гепатит C: решенная проблема?;
6. Хроника распространения SARS-CoV-2;
7. Как вылечить COVID-19? (Спойлер: пока точно не знаем, но догадываемся);
8. Компьютерные технологии против коронавируса: первые результаты;
9. Чумаков М.П., Ворошилова М.К., Бойко В.М. и др. (1973). К итогам широких контролированных испытаний эпидемиологической эффективности живых энтеровирусных вакцин для экстренной профилактики гриппа и вирусных ОРЗ. «Труды Института полиомиелита и вирусных энцефалитов Академии медицинских наук СССР». 2, 19–28;
10. Vu An Do, Sofie Biering-Sørensen, Ane Bærent Fisker, Carlito Balé, Stine Møller Rasmussen, et. al.. (2017). Effect of an Early Dose of Measles Vaccine on Morbidity Between 18 Weeks and 9 Months of Age: A Randomized, Controlled Trial in Guinea-Bissau. J Infect Dis.. jiw512;
11. Peter Aaby, Christine S. Benn. (2020). Stopping live vaccines after disease eradication may increase mortality. Vaccine. 38, 10-14.