Эволюция — это стержень, на котором собрано дерево современной биологической науки. Можно даже выразиться лучше, процитировав Евгения Кунина: «Биология есть эволюция». Поэтому смотреть на развитие биологии значит в первую очередь оценивать путь, который прошла эволюционная идея. Логично, что с Дарвина история эволюционных воззрений не началась, им же и не закончилась, и супруги Гриббин, поставив целью рассказать эту историю «от и до», взяли на себя большую ответственность. И с книгой, в итоге, получилась удивительная вещь — в ней интересно не то, что есть, а то, чего нет. Но обо всем по порядку.

История начинается с Античности, когда появились первые протоэволюционные представления, и движется далее, через эпоху Возрождения и Новое время, к Ламарку, Дарвину и Уоллесу. Здесь всё логично. Мы узнаём, как появилась систематика и как зародилась геология, которая подарила нам представление о древности Земли, и как все эти идеи вдохновили самого Дарвина (и Уоллеса, конечно). Взаимоотношения двух выдающихся натуралистов попали под особый прицел авторов, которые всеми силами стремились развенчать миф об их соперничестве.

Поскольку колоссальный пласт истории (V в. до.н.э. — 1859 г.) оказался упакован в две сотни страниц не особенно мелкого шрифта, некие упущения, опущения и передергивания кажутся неизбежными. Например, Жофруа Сент-Илеру приписывается понятие о «перспективных монстрах». Хотя «перспективные монстры» (hopeful monsters) — это термин Рихарда Гольдшмидта, немецкого генетика, жившего столетием позже. Сент-Илер и правда был сальтационистом (т.е. считал, что виды появляются быстро и без переходов), но в историческом плане это далеко не самая важная его заслуга. Сент-Илер отстаивал единство плана строения всех животных и создал «теорию аналогов», значительно продвинувшую идеи гомологии и оказавшуюся полезной для построения филогенетической системы животных. Также Гриббины восхищаются определением «вида», данным Ламарком, и опускают тот факт, что сам он в реальность видов не верил . Причем эта идея вытекала из его собственной теории. С самим ламаркизмом тоже наблюдается интересная история. Авторы акцентируют внимание, что теория Ламарка не сводится к одному лишь наследованию приобретенных признаков, однако сами же про это забывают по ходу книги и всюду подразумевают под ламаркизмом именно это пресловутое наследование.

Вот что сам Ламарк писал в своей «Философии зоологии»: «... чем дальше уходим мы вперед в познании различных организованных тел, которыми покрыты все части поверхности земного шара, тем затруднительнее становится для нас определить, что должно быть рассматриваемо как вид, и еще труднее установить границы и различия родов», и далее «... я утверждаю, что образуемый ими [видами] неправильный и разветвленный ряд не имеет в своих отдельных частях никаких перерывов...». — Цит. по: Ламарк. Философия зоологии (пер. С.В. Сапожникова). 1911 г. М.: «Наука», 1911. с.56—57.

Пара-тройка вышеизложенных недочетов — это всё мелочи. В последней трети книги «локомотив» повествования сначала сворачивает на боковую ветку, а затем и вовсе срывается с недостроенных путей в пропасть (уж простите за такую аналогию). Сами посудите, пережевывание переписки Дарвина и Уоллеса занимает в книге больше места, чем рассказ об эпохальных событиях на рубеже веков, о кризисе дарвинизма и его триумфальной победе. Читателю не рассказывают, что теория эволюции изменила саму структуру биологии, стала толчком для формирования таких наук, как экология и эволюционная морфология , а другие науки изменились до неузнаваемости, обогатившись эволюционным подходом . Читатель не узнает о превращении дарвинизма в неодарвинизм благодаря Августу Вейсману , очистившему теорию от примеси идей Ламарка. Про тот удивительный факт, что первые экспериментальные доказательства эффективности естественного отбора были получены уже в конце ХIХ века , читатель тоже не узнает.

Авторы вспоминают Эрнста Геккеля в связи с его идеей о клеточном ядре как резервуаре наследственной информации, но ни разу не упоминают, что этот выдающийся биолог вообще-то создал филогенетическое направление в морфологии.

В первую очередь речь о палеонтологии. Здесь заслуга принадлежит Владимиру Онуфриевичу Ковалевскому, которого выдающиеся палеонтологи-эволюционисты Луи Долло, Отенио Абель и Генри Фейрфилд Осборн единодушно называли своим учителем (Н.Н. Воронцов. Развитие эволюционных идей в биологии. 2004 г. М.: КМК. С.227).

Авторы преподносят Вейсмана исключительно как создателя теории о клетках зародышевой линии, но ни полсловом не говорят о его экспериментах, доказавших, что приобретенные признаки не наследуются, что, собственно, и натолкнуло Вейсмана на соответствующую мысль о соматической и зародышевой плазме.

История биологии с древнейших времен до начала ХХ века. 1972 г. М.: «Наука». С. 507.

Да, авторы кратко останавливаются на переоткрытии законов Менделя, но совсем не говорят о том, что это поначалу вылилось в генетический антидарвинизм, спровоцировав кризис эволюционной теории в первых десятилетиях ХХ века. Вообще, Гриббины почему-то с упоением отдались рассказу об открытии структуры ДНК, посвятив этому целую главу. В это же время синтетической теории эволюции посвящено две (!) страницы. Последняя глава книги и вовсе представляет собой вакханалию, где под заголовком «Новый ламаркизм» смешиваются эпигенетика, транспозоны, симбиогенез и горизонтальный перенос генов.

Складывается такое ощущение, что авторам хотелось поскорее закончить книгу и не писать еще 200 страниц с более-менее глубоким разбором положений СТЭ, проблемами, которые теория пока не решила, и предпосылками для нового синтеза. То есть значение эволюционной теории для современной биологии, медицины и даже для нашего представления о самих себе не раскрыто от слова совсем. Читатель, который не искушен в вопросах эволюционной биологии, может после прочтения книги остаться с заблуждением, что теория Дарвина принципиально не изменилась за полтора столетия, а лишь подверглась неким косметическим улучшениям (а то и ухудшениям). Это весьма печально, учитывая сложность и многогранность теории и крайне низкую осведомленность об этом у широких масс.

Гриббины замахнулись на всю историю эволюционной теории, но прямо в предисловии раскрыли свои истинные намерения: «Но как всё вышло именно так и почему вся слава в итоге досталась Дарвину, а не Уоллесу? Этому и посвящена наша книга». И есть подозрение, что ничего другого авторов не интересовало априори. Ранее за книгу Flower hunters («Охотники за цветами») авторы уже подвергались критике по причине излишнего внимания к биографическим деталям и невнимания к культурному контексту. Это же в полной мере приложимо и к «Происхождению эволюции», только здесь мы, ко всему прочему, видим и плохое понимание авторами научной значимости рассматриваемой области. Пару лет назад была опубликована фундаментальная по своему охвату и блестяще написанная книга Бориса Жукова «Дарвинизм в ХХI веке», на которую на «Биомолекуле» опубликована рецензия. Можно сказать, что это история эволюционной теории здорового человека, которую стоит прочитать, если вы действительно интересуетесь предметом. Тот факт, что в рецензии я предлагаю прочитать другую книгу, означает, что у сочинения Гриббин дела совсем плохи — их книга попросту поверхностна и далека от поставленных целей.