Нейробиология стремительно развивается: то, что мы знаем и умеем сейчас, в ХХ веке казалось просто фантастикой. Используя суперсовременные технологии, нейробиологи могут включать, выключать или заменять гены, наблюдая, как это сказывается на подопытных животных, угадывать картинки или слова, которые увидел или загадал испытуемый, используя только активность коры головного мозга. В книге Патриции Черчланд описываются сравнительно известные и относительно новые данные о том, какие механизмы лежат в основе формирования привязанности, обучения на успехах и неудачах, как на это влияет контекст, как активность миндалины у людей связана с консервативностью или открытостью новому опыту, а также с психопатией. Сегодня нейробиология позволяет объяснять довольно сложные феномены, и иногда здесь срабатывают относительно простые (и очень изящные!) механизмы. Так что изучение тех процессов, которые определяют наши личностные черты и мотивы тех или иных поступков, совершенно точно имеет смысл.

Тем не менее, исследовать, где и каким образом в нашем мозге может возникать совесть, мораль, нравственное чувство, — это чрезвычайно амбициозная и нетривиальная задача. И я бы не сказала, что автор с ней справилась. Как ни любопытны описываемые в книге феномены, на мой взгляд, они напрямую не связаны с нашей этикой — по крайней мере, не больше, чем с нашими лидерскими качествами, предусмотрительностью или, например, с эмпатией. Когда речь заходит непосредственно о совести, Черчланд прибегает к максимально общим фразам. Попробуйте заменить «совесть» во фрагменте ниже на любую черту из приведенного списка — рассуждение смысла не теряет. Предположу, что так происходит потому, что там его и нет — во всяком случае, там нет ничего сверх обыкновенного здравого смысла, позволяющего выдавать такого рода умозаключения погонными метрами:

В совокупности нейронные системы, отвечающие за социальность и заботу о себе, — и за усвоение социальных норм, — создают то, что мы называем совестью. В этом смысле совесть — это структура в мозге, посредством которого наши инстинкты заботы о себе и других в ходе развития, подражания и научения принимают конкретные поведенческие формы

Книгу Черчланд можно условно поделить на две большие части — биологическую и философскую. В первой речь идет о тех наших особенностях, которые нейробиологи уже могут объяснить, по крайней мере, в общих чертах. Здесь лично мне было сложно «отключить нейробиолога»: некоторые рассуждения автора показались сомнительными, бездоказательными или беспредметными. Так, в книге полно пассажей, где одна абстрактная обобщенная сущность («гены») «объясняет» посредством другой абстрактной обобщенной сущности («нейронные сети») третью, четвертую и последующие абстрактные обобщенные сущности («когнитивные способности»,«знания», «опыт», «поведение», «репродуктивный успех», «эволюционное преимущество»). Очевидно, что гены влияют на работу мозга, а она влияет на то, как мы себя ведем, — только при чем тут именно совесть? Почему не трудоголизм? Или, например, жизнерадостность? Эти общие фразы придутся к месту везде — и нигде ничего не объяснят, разве что создадут видимость объяснения. Они объясняют не больше, чем избитые житейские мудрости, такие как «это все от нервов», «такова судьба/ну значит, не судьба» или «просто нужно сначала думать, а потом делать».

В диком и кровожадном мире быть умнее соперника — несомненное преимущество при прочих равных. Но что в данном случае значит „быть умнее“? В основном это означает повышенную способность оценивать условия окружающей среды и применять полученные знания для добычи корма, размножения и выживания. Это значит, что вы умеете улавливать более тонкие различия между стимулами (отличать орехи, которые можно расколоть, от неподдающихся; здорового потенциального партнера для спаривания от нездорового). Это значит, что вы воспринимаете причинно-следственные связи между схожими классами объектов (можете противопоставить съедобных насекомых кусачим и жалящим). Развивать способность к познанию мира — действенный способ поумнеть.

Альтернативный (не через познание) путь к повышению умственных способностей целиком и полностью зависит от генетических мутаций, бесконечно растянутых во времени. Если повезет, мутировавшие гены обусловят строительство нейронных связей, вмещающих достаточный для выживания и размножения данного организма объем сведений об окружающем мире. Именно за счет этого справляются более примитивные организмы вроде лягушачьего. Если бы теплокровным пришлось дожидаться, пока их интеллект повысится за счет генетических мутаций, они бы давно исчезли с лица земли

В книге часто встречаются и общие фразы (например, что после рождения на поведение начинают влиять не только генетические программы, но и полученные знания), и спорные утверждения: скажем, тезис о том, что раз мозг птиц имеет другую архитектуру, то и интеллект птиц имеет другую нейробиологическую основу, выглядит бездоказательно — по крайней мере, пока мы не определимся с тем, что мы имеем в виду под нейробиологической основой интеллекта, какие именно процессы играют там ключевую роль, что такое надлежащий/оптимальный вклад, каким образом и в каких единицах его измерять и т.д.

Многослойность дает определенные конструктивные преимущества. Во-первых, она позволяет максимизировать число связей между нейронами, минимизируя при этом длину аксонов и дендритов, то есть снижая затраты на строительство проводящих путей. Во-вторых, многослойность создает своего рода разноуровневые платформы, на которых те или иные операции ведутся именно там, где они вносят надлежащий (и даже оптимальный) вклад в текущие процессы мозга...

... И тем не менее, пернатые демонстрируют немалые умственные способности, как мы убеждаемся на примере воронов и попугаев. Этот анатомический контраст между мозгом птиц и млекопитающих позволяет предположить, что около миллиона лет назад, когда птицы отделились от динозавров, эволюция набрела на новый нейробиологический способ повысить интеллект, однако несколько иным путем, чем у млекопитающих

Вот еще пара цитат, которые, на мой взгляд, выглядят, как минимум, дискуссионно:

Само по себе увеличение размеров коры могло произойти не столько в силу необходимости, сколько благодаря новой возможности, то есть скорее дополнительные калории, обеспеченные готовкой, позволили нейронам разрастаться, чем это было вынужденным приспособлением к требованиям среды

Или:

Альтруизм — способность поступиться чем-то ради чужого блага — развился из материнской заботы о потомстве, потребность в которой была, в свою очередь, продиктована появлением теплокровности

Во второй части книги Черчланд переходит к обзору философских взглядов на нравственность. Автор обсуждает исторические воззрения на природу человеческой морали, рассуждает о том, нужны ли людям для принятия этических решений жесткие правила или скорее гибкие принципы, размышляет о достоинствах и недостатках различных религиозных и светских воззрений, указывая на проблемы тех или иных теорий происхождения и/или устройства нравственности. Нюанс в том, что всю дорогу автор рассуждает о нравственности и морали, так и не познакомив читателей с тем, что вкладывает в эти термины, не обозначив, существуют ли различные трактовки этих понятий и в чем они заключаются. Я бы сказала, что Черчланд слишком неконкретна, когда речь заходит о том, чтобы сформулировать собственную позицию, из которой она возражает адептам других рассматриваемых теорий. Например, ниже приведен один из аргументов, который автор использует, критикуя взгляд на нравственность как на систему жестких правил поведения. Из него я так и не смогла разобраться, какие теории одобряемы, а какие нет, в чем между ними противоречия, какие остаются недочеты, кто, как и с чем пытается совладать.

Во-вторых, цель, которую ставят сторонники правил в нравственной философии, — определить универсальные и не допускающие исключений правила, которые действительно характеризуют нравственность, — явно недостижима. Даже среди тех, кто согласен с такой постановкой вопроса, нет единодушия по поводу того, достигнута ли цель (или хотя бы близка), хотя усилия предпринимаются не одно десятилетие. Одно из главных препятствий состоит в том, что даже одобряемые в целом теории имеют, как мы вскоре убедимся, серьезные недочеты. Хуже того, каждая из теорий, претендующих на главенство, громит все остальные как никуда не годные. Недочеты остаются, несмотря на многолетние попытки выдающихся умов с ними совладать. Как ни парадоксально, даже явный провал намеченной стратегии не побуждает догматиков пересмотреть исходные постулаты, а, наоборот, судя по всему, только усиливает приверженность правилам

Заключительные главы изобилуют такими расплывчатыми и раздражающе пустословными фразами, где мне, как читателю, не за что было зацепиться, нечему удивиться, не о чем подумать. Я с трудом могу соотнести то, о чем говорит Черчланд, с собственным опытом: размышляя о приемлемости того или иного поступка, я опираюсь на эмоции и возможные последствия, не оперируя терминами вроде «максимальная совокупная польза», «рассуждения на основе прецедентов» или «ценностно-нейтральное счастье». Также мне сложно соотнести собственные моральные решения с опытами, где крыса добывает пищу, выбирая между двумя участками с пищей. Рассуждения о том, что на этический выбор влияет огромное множество факторов (с размытым перечислением самых очевидных — контекст, жизненный опыт, мнение окружающих), не сообщают мне ничего, чего я до этого не знала. И даже то, что альтруизм встречается у других животных, указывая на эволюционные предпосылки появления совести и нравственности, не стало для меня открытием. Тезис о том, что совесть, как и любая категория, описывающая мотивацию наших действий, во многом определяется нашей биологической природой и формируется под влиянием естественного отбора, на мой взгляд, довольно тривиален, как и многое из того, что написано в книге в его защиту. Другие «аргументы» вызывают скорее недоумение (следующий за этим абзац будет о социальных практиках приматов, а не об универсальных нравственных нормах, как можно было бы ожидать):

Есть ли какие-то универсальные правила судостроения? Правил как таковых, может, и нет, но некие общие принципы найдутся. Нигде не строят лодки из камней, ни в одном обществе не дырявят днище лодки, которую предполагается спускать на воду. Подозреваю, что нигде не возникает необходимости растолковывать это будущим мастерам. Помимо очевидных факторов, конструкция плавательного средства зависит от того, для какой воды оно предназначается — для бурных рек, для открытого моря, для спокойного прибрежного плавания, для озерной глади. На обшивку идут самые разные материалы — от коры до тюленьих шкур; можно выдолбить лодку и из цельного древесного ствола. Аналогичные негласные универсалии существуют и в области социальных норм. Как отмечает политолог Джеймс Уилсон, универсальные нравственные нормы нет нужды расписывать в виде закона. Помимо очевидных факторов на характер нравственных норм, которые складываются в той или иной группе, влияют социальные и природные условия на фоне действия постоянно присутствующих сильнейших стремлений к социальности

Составляя впечатление от прочитанного, мы все исходим из своих ожиданий, основанных на жизненном опыте, — эта тема как раз подробно разбирается в книге Патриции Черчланд. Конечно, я тоже исхожу в основном из собственного опыта, и, на мой взгляд, для такой сложной и захватывающей темы уместен совсем другой уровень изложения и погружения, особенно когда речь заходит о философской стороне вопроса. Для меня эта книга выглядит как нейробиологический редукционизм — то есть как попытка свести комплексное социобиологическое явление к нейронам и генам, и притом попытка неудачная. Возможно, когда-то новые открытия в нейронауках смогут прояснить, где и как рождается нравственность, но пока, по всей видимости, психология и социология (чьи концепции в своих книгах использует, например, Стивен Пинкер) гораздо информативнее и полезнее, когда речь заходит об этике, нравственности и морали.