Сейчас принято считать, что мир год от года становится все более жестоким. Блокбастеры на экранах и компьютерные игры-шутеры пользуются большим спросом, а жестокие убийства, школьная стрельба и террористические акты, время от времени совершаемые по всему миру, занимают первые полосы больших новостных изданий. Пинкер в своей книге предлагает ровно противоположный взгляд на вещи. Еще совсем недавно (по историческим меркам) мир был гораздо опаснее и агрессивнее: то, что казалось обыденностью для людей прошлого, повергло бы в шок сегодняшнего западного читателя. Несмотря на обилие насилия в новостях и производимое ими впечатление, общества современных цивилизованных стран намного миролюбивее, чем раньше.

Люди, жившие за века до нас, мало задумывались о страданиях окружающих, даже когда речь шла об их собственных женах и детях, не говоря уже о посторонних людях. Во времена охоты на ведьм «доказательства» для разбирательств добывали под жестокими пытками — и это никого не смущало. Прогресс нравов и прогресс знаний шагают рука об руку, — и сегодня терпимость к насилию стремительно идет на спад, и этот процесс разворачивается прямо на наших глазах.

Пытаясь убедить читателя в своей позиции, Пинкер прежде всего оперирует числовыми данными, ссылается на исторические, антропологические и социологические исследования, пытаясь доказать свой тезис: в мире наблюдается глобальный тренд на снижение насилия. Современный мир гораздо менее жесток, чем в прошлые столетия. Чтобы наглядно показать явную пропасть во взглядах между эпохами, в книге приводятся цитаты из различных исторических документов — свидетельства того, как в прошлые века относились к страданиям ближних. Пожалуй, выразительные описания из средневековых источников производят куда большее впечатление, чем сухая аналитика и статистические выкладки.

Чтение — это технология принятия перспективы другого. Когда в голове у тебя мысли, принадлежащие другому человеку, ты смотришь на мир его глазами. Ты не только в красках ощущаешь то, что не можешь испытать лично, но как будто проникаешь в голову другого человека и на время разделяешь его чувства и реакции. Конечно, „эмпатия“ в смысле умения стать на чужое место — это не то же самое, что „эмпатия“ как ощущение сострадания к человеку, но первое может естественным образом привести ко второму. Становясь на точку зрения другого, ты понимаешь, что и он тоже обладает сознанием, непрерывно проживая поток ощущений в первом лице и в настоящем времени, — очень похоже на тебя, но не совсем так, как ты. Предположение, что привычка к чтению слов другого может приучить входить в мысли этого другого, ощущать его боль и радость, не такая уж большая натяжка. Стоит лишь на мгновение поставить себя на место человека, чье лицо чернеет в отверстии позорного столба, который отчаянно отталкивает руками горящие вязанки хвороста или бьется в конвульсиях под ударами плети, — тут уж поневоле задумаешься, должна ли вообще подобная жестокость обрушиваться на живое существо

В первой части книги Пинкер приводит факты, говорящие о постепенном отказе от насилия. С ростом уровня культуры и образования человек включал все больше людей в круг тех, чьи интересы стоит учитывать. Вероятно, этот процесс продолжается до сих пор, на нынешнем этапе включая в круг заботы не только людей, но и животных. Пинкер исследует процесс расширения круга эмпатии на самых разных уровнях — на уровне разных исторических эпох, на уровне наций и государств, на уровне разных социальных групп и на уровне отдельных семей и индивидов, оценивает уровень военных потерь и спад числа убийств в городах, изучает, как меняется отношение к различным видам насилия по мере прогресса общества. Он показывает, насколько поменялись взгляды людей о допустимом и недопустимом, о героическом и морально неприемлемом.

Затем читатель узнает о «внутренних демонах» и «добрых ангелах» — как называет их сам Пинкер, — об устройстве тех внутренних мотивов, которые склоняют нас к насилию или, наоборот, побуждают отказаться от него. Эти разделы не только расширяют кругозор и дают пищу для размышлений, но и могут послужить источником надежды. Даже садистские наклонности можно обуздать, если не создавать условий, в которых они могут проявляться раз за разом и оставаться безнаказанными: жестокость может раскармливать сама себя, но это не неизбежность, а печальное стечение обстоятельств.

Словно на прозекторском столе, автор препарирует те побудительные силы, которые заставляют одного человека идти причинять вред другому, и удивительным образом вместо «чистого зла» — слепой тяги к разрушению и причинению страданий (о котором пишет и сам Пинкер) — читатель видит набор соображений и устремлений, иногда довольно банальных и простых, вроде желания как можно быстрее добиться цели или одержать верх в конкуренции с противником. Пинкер упоминает здесь пять психологических систем, разжигающих агрессию — инструментальное насилие, доминирование, месть и садизм. Последним «демоном», о котором пишет Пинкер, выступает идеология — представление о том, что в мире существует идея, стоящая превыше человеческой жизни, ради достижения которой оправданы любые средства, включая насилие над другими людьми, придерживающимися других взглядов.

Гарантировать, что заразные идеологии не инфицируют страну, невозможно; но прививкой от них может послужить открытое общество, где люди и идеи перемещаются свободно, где никому не грозят кары за высказывание диссидентских взглядов, в том числе таких, которые, как кажется, противоречат общему мнению. Сравнительный иммунитет современных космополитичных демократий к геноцидам и идеологическим гражданским войнам в некотором роде доказывает это предположение. Доказывают его и рецидивы цензуры и самоизоляции в режимах, склонных к крупномасштабному насилию

Следом за «демонами» идут «ангелы» — эмпатия, самоконтроль, моральное чувство и разум — наша способность рассуждать и прогнозировать последствия тех или иных действий, действующая одновременно со стремлением добиться наилучшего положения вещей для себя и других людей, чье благополучие нам небезразлично.

Объем сведений, которые можно почерпнуть из этой книги, действительно впечатляет, — как и число различных теорий, моделей и концепций, которые здесь затрагиваются — от теорий возникновения государства до концепций морального чувства, присущего людям. Пинкер предлагает рациональный взгляд на вещи — он не пытается взывать к чувствам своих читателей, но скорее полагается на анализ данных и пытается свести воедино многие важные идеи и концепции из самых разных областей знаний, помогающих взглянуть на проблему логически, но с множества разных сторон.

Война на истощение — один из парадоксальных сценариев теории игр (как и дилемма заключенного, трагедия общин и долларовый аукцион), в котором рациональные агенты, преследуя свои интересы по отдельности, приходят к худшим результатам, чем в том случае, когда они сообща вырабатывают план и принимают общее связывающее их решение. Можно было бы подумать, что в играх на истощение каждая сторона должна придерживаться стратегии, предлагаемой покупателями на eBay: решить, сколько стоит предлагаемый товар, и не поднимать ставку выше этой суммы. Проблема в том, что другой участник может побить вашу ставку. Все, что ему нужно сделать, — это поставить еще один доллар (или подождать чуть дольше, или пожертвовать еще одним полком солдат), и он выиграет. Он заберет себе выигрыш по цене, близкой к той, что готовы были заплатить вы, при этом вы потратите почти столько же ресурсов и останетесь ни с чем. Разве можно это допустить? Поэтому всегда возникает соблазн придерживаться стратегии „бей каждую его ставку, предлагая на доллар больше“, но и ваш соперник склонен действовать так же. Понятно, куда это ведет. Благодаря извращенной логике войны на истощение, а точнее тому, что проигравший тоже платит, игроки будут повышать ставки, даже пройдя точку, при которой расходы превышают стоимость выигрыша. Они уже не смогут выиграть, но каждая сторона стремится хотя бы потерять меньше другой. Технический термин для этого результата в теории игр — „гибельный сценарий“. Еще его называют пирровой победой, и военный аналог этого названия имеет глубокий смысл

Стивен Пинкер фокусируется прежде всего на культурных сдвигах, происходящих в западном мире — той культуре, к которой он сам принадлежит и которую лучше всего знает, в основном оставляя за скобками то, что происходит в других регионах. Сложно сказать, насколько универсальны те процессы, о которых пишет Пинкер, — тем не менее, многие процессы, начинавшиеся с западных стран, затем распространялись на весь мир, как, например, это произошло с демографическим переходом. Дилемма пацифиста, о которой Пинкер пишет в заключительном разделе книги, подталкивает человеческие сообщества к отказу от насилия, делая его все менее привлекательным и все менее выгодным.

Конечно, далеко не все западные мыслители разделяют взгляды Пинкера. Многие критики указывают на изъяны в аргументации — прежде всего, в его интерпретации тех или иных данных (которых не может не быть, учитывая, что в книге 1000 страниц и примерно столько же, если не больше, ссылок на источники — зачастую научные работы и статистические таблицы). Эту книгу не стоит воспринимать как доказательство того, что насилия в мире не станет больше — сам Пинкер подробно освещает те угрозы и риски, которые таятся в устройстве человеческой психики и устройстве человеческих обществ — и эти главы сейчас особенно интересно перечитывать. Но даже если читатель скептически относится к идее глобального снижения насилия (в историческом масштабе, разумеется), то со взглядами и аргументами Пинкера стоит ознакомиться — это исчерпывающий труд, рассматривающий и оценивающий влияние самых разнообразных сил на постепенный отказ от насилия как адекватного образа действий в современном мире.

«Лучшее в нас» помогает осмыслить текущие исторические процессы, увидеть, где и каким образом глобальный тренд на отказ от насилия дает сбой, как и в результате чего раскручивается маховик человеческой агрессии, какова может быть внутренняя логика этого процесса, способного заражать общества на многие годы, приводя к большому числу жертв, какие силы и за счет чего помогают обуздать насилие.

Мы уже знаем о психологических ингредиентах смертоносных идеологий. Их когнитивная предпосылка — наша способность составлять длинные цепи умозаключений о средствах и целях, что подталкивает нас прибегать к неприятным средствам ради достижения желаемого результата. В конце концов, в жизни цели иногда действительно оправдывают средства: например, чтобы вылечиться, мы принимаем горькие лекарства и проходим болезненные процедуры. Но размышления такого рода становятся опасными, когда достижение великой цели подразумевает причинение вреда человеческим существам. Подтолкнуть мысль в этом направлении может само строение разума, с присущими ему мотивами доминирования и мести, с привычкой навешивать ярлыки и считать врагов демонами или вредителями, с нашим гибким кругом эмпатии и ошибкой эгоистичности, преувеличивающей нашу мудрость и добродетель. Идеология может подсунуть нам успокаивающее объяснение случайных событий и коллективных неудач, которое польстит добродетели и компетентности верных сторонников и при этом будет достаточно расплывчатым или конспирологическим, чтобы устоять перед скептическим взглядом. Дайте этим ингредиентам повариться в уме нарцисса, не способного к эмпатии, зато одержимого жаждой обожания, фантазиями о безграничном успехе, могуществе, славе и величии, и он возжаждет внедрить систему верований, которая приведет к гибели миллионов людей

«Лучшее в нас» нельзя назвать легким чтением — сложность тех вопросов, которые разбирает Пинкер, требует от читателя большого кругозора, внимания к деталям, любви к анализу и размышлениям, способности погружаться в детали процессов и явлений, а затем подниматься на уровень обобщений и абстракций, где все описанные явления можно уложить в общую систему. И хотя книга практически не апеллирует к эмоциям читателя, скорее обращаясь к логике и интеллекту, она внушает определенный исторический оптимизм. На протяжении многих столетий внешние и внутренние силы вели человечество к гуманизму и миролюбию, и хотя никто не гарантирует, что когда-нибудь этот тренд не повернет вспять, люди обладают рациональностью, способностью познавать мир и использовать эти знания себе на пользу. Вполне вероятно, что просвещение, углубление и распространение знаний о том, как устроен мир — и внешний, и внутренний, — сможет стать одной из многих сил, работающих на процветание мира и благополучие людей.

Когда достаточно большое объединение свободных рациональных агентов обсуждает, как должно быть устроено общество, соблюдая логическую непротиворечивость и получая от внешней реальности обратную связь, их общее мнение будет продвигаться в определенном направлении. Нам не приходится объяснять, почему молекулярные биологи обнаружили, что у ДНК четыре основания: при условии что они добросовестно изучают биологию и что ДНК действительно имеет четыре основания, вряд ли они могли обнаружить что-то другое. Точно так же нет необходимости объяснять, почему просвещенные мыслители со временем начали выступать против рабства, жестоких наказаний, деспотических монархий, казней ведьм и еретиков. При достаточно тщательном изучении непредвзятыми, разумными и осведомленными мыслителями жестокие обычаи невозможно оправдывать до бесконечности. Вселенная идей, в которой одна идея влечет за собой другую, сама по себе является внешней силой, и когда сообщество мысли- телей проникает в эту вселенную, оно вынуждено двигаться в определенном направлении, независимо от своего физического окружения. Я думаю, что этот процесс нравственных открытий был важной причиной Гуманитарной революции