Предполагала ли маленькая итальянская девочка из интеллигентной еврейской семьи Рита Леви, учась в гимназии для молодых особ, что судьба подготовила для нее статус старейшего лауреата Нобелевской премии по физиологии и медицине? Вряд ли. Под большим вопросом был даже факт ее будущей принадлежности к науке. Тем не менее, преодолев все многочисленные преграды, она добилась мирового признания итальянской науки — несмотря на то, что много лет жила и работала в Америке. А главное — открыла ученой общественности доступ в таинственный и неведомый прежде мир специфических молекул, которые необходимы для роста и развития высокоорганизованных тканей, — факторов роста. Не зря ее в 2001 году наградили почетным званием пожизненного сенатора Италии, чего могут удостоиться лишь бывшие президенты и граждане, прославившие страну достижениями в науке или искусстве.

С самого детства будущего нейробиолога окружала атмосфера высокой духовности, культуры и интеллигентности. Ее мать, Адель Монтальчини, была талантливой художницей из Асти (столица итальянской провинции Асти, ничего общего с молодой поп-исполнительницей ASTI и известным алкогольным напитком), а отец, Адамо Леви, — высокообразованным математиком и инженером-электриком из Казале-Монферрато (живописный город севера Италии). Они оба любили искусство, классическую музыку и книги. Вспомним другого нейробиолога — Чарльза Скотта Шеррингтона, о котором мы уже писали [1], — это идеальная колыбель для проявления и развития всех талантов. Так и вышло: трое из четырех детей в семье обрели признание и известность. Джино (Луиджи) Леви-Монтальчини стал известным архитектором, по мнению современников — одним из лучших. Сестра-близнец — Паола Леви-Монтальчини — добилась больших успехов в изобразительном искусстве. Ну а героиня нашей статьи и вовсе стала нобелевским лауреатом.

Однако поначалу не всё было так уж радужно. Старшей сестре Анне и сестрам-близнецам Паоло и Рите оказалось нелегко найти себя. Отец, о котором А. С. Пушкин написал бы «мой дядя самых честных правил», придерживался патриархальных идеалов и считал, что негоже девушкам заниматься такими вздорными для их пола вещами, как профессиональная карьера и наука. Женщина, по его мнению, должна быть, конечно же, образованной и «мудрой — не для саморазвития, но для самоотречения». Богатый жизненный опыт позволял ему так считать, но Рита, никогда не чувствовавшая в себе готовности к браку и материнству, отчаянно не соглашалась с подобным положением вещей. Уверенности в том, что ей предназначено стать врачом, придала смерть от рака желудка очень близкого человека — гувернантки Джованны. Однажды вечером за чашкой чая она рассказала отцу о своем намерении, и под напором горящих глаз и отчаянных речей отцовские принципы были повержены. После восьми месяцев самоподготовки по латыни и биологии храбрая девушка поступила в медицинскую школу Туринского университета и в 1936 г. в возрасте 27 лет получила медицинскую степень, а в 1940 г. — еще одну, со специализацией по психиатрии и неврологии.

Первая моральная победа — поступление в университет — стала плацдармом для тренировки навыков ученого во всех возможных условиях, включая полевые. По окончании обучения Рита работала ассистентом у известного в то время гистолога и эмбриолога, своего однофамильца Джузеппе Леви (опять сходство с Шеррингтоном, который тоже начинал с гистологии), пионера в исследованиях культур клеток «в пробирке». Именно он открыл в юном медике нейроэмбриолога, пробудил интерес к этой области. И, как истинный учитель, поспособствовал тому, чтобы за ее плечами оказалась учеба в Брюссельском неврологическом институте, а также работа в неврологической и психиатрической клиниках Туринского университета. Кстати говоря, Леви стал «отцом» целых трех нобелевских лауреатов, которых обучал вместе. Только Рита Леви избрала «нервную» специальность, а Сальваторе Лурия и Ренато Дульбекко (рис. 1) — «вирусную».

Но о них мы напишем позже. Интереса ради еще стоит добавить, что была у всех них одна общая черта, которая очень помешала работать именно в десятилетие между 1935 и 1945 годами. И учитель, и ученики были потомками Моисея, а попросту говоря, людьми еврейской национальности, что в те сложные годы фашизма ой как не приветствовалось.

В частности, в 1938 году «благодаря» Бенито Муссолини, подписавшему манифест о запрете евреям делать академическую и профессиональную карьеру, многим пришлось временно «выбыть из научной гонки». Вот и наша героиня занималась яйцами подпольно. Нет-нет, кур она не разводила и сельским хозяйством с горя не увлеклась. Дело в том, что ее научным интересам — а это был рост нервных волокон — вполне удовлетворяли куриные эмбрионы из-за простоты в изучении и неприхотливости к условиям. Их она и выращивала у себя в спальне, сначала в скромной квартире на окраине Турина, а затем и во Флоренции (куда пришлось сбежать от фашистов), везде собирая домашнюю настольную лабораторию. Вот она, настоящая наука «на пальцах» — было бы только желание.

Лишь после 1945-го исследовательница смогла вернуться к нормальным условиям работы, получив за годы войны, кстати говоря, очень любопытные результаты. Настолько любопытные, что ими даже заинтересовался Виктор Хамбургер (рис. 2), нейробиолог и эмбриолог из Университета Вашингтона в Сент-Луисе (как и наша героиня, Хамбургер прожил более ста лет). Находящаяся под сильным влиянием его работ Рита отослала в США собственноручно добытые данные о том, что для нормального развития нервной системы необходима гибель нервных клеток, только специальным образом запрограммированная. Как и всякая другая «вздорная» идея горячего молодого мозга, она поначалу воспринялась прогрессивной американской научной общественностью в штыки. Что всё же не помешало Хамбургеру пригласить Риту Леви в 1947 г. в Сент-Луис и сделать ее своим научным сотрудником в зоологическом отделении университета.

Похожими экспериментами на куриных эмбрионах ранее занимался американский анатом Элмер Буэкер, тоже ученик Хамбургера. Несколько видоизменив технику, исследователи сделали пересадку клеток саркомы мыши (как источника большого количества быстро делящегося материала) куриному эмбриону и обнаружили интересный факт: нервные клетки эмбриона проросли в ткань опухоли, причем достаточно быстро. Решили проверить, проявится ли тот же эффект без прямого контакта эмбриона и опухоли. Ожидания подтвердились: эффект обнаружился. Можно было предположить, что на рост нервов подействовало какое-то ранее не известное науке стимулирующее вещество, которое в опухоли содержалось в избытке — вот нейроны и «тянулись» к «источнику жизни».

Для дальнейшего изучения требовалось нечто более доказательное, чем куриный эмбрион. В те дни широко набирала популярность новая техника культуры тканей, за которой в 1952 г. Леви-Монтальчини отправилась в Рио-де-Жанейро к университетской подруге Грете Мейер. В бразильской лаборатории она занималась тем, что нарезала опухолевые мышиные ткани на кусочки для их культивирования в благоприятной среде из куриной крови и экстракта эмбрионов. Затем к этой смеси присоединяла чувствительные нервы эмбриона и выращивала в термостате получившийся конгломерат клеток. В первые 12 часов эксперимента нервные волокна начинали расти в направлении кусочков опухоли, а затем окружали их, образуя своеобразный венчик, — «как ручейки воды, упрямо протекающие сквозь груды камней» (по словам самой Монтальчини). На этом ученая мысль исследовательницы не остановилась, и дальнейшие эксперименты доказали, что экстракты опухолей не менее эффективны, чем сами опухоли. Значит, стимулирующее вещество всё-таки есть. Рита Леви назвала его nerve growth factor (NGF) — фактор роста нервной ткани (рис. 3) [2]. Впоследствии вспоминая о том времени, она шутила, что это был «один из самых интенсивных периодов в жизни, когда моменты энтузиазма и отчаяния чередовались с регулярностью биологического цикла».

В 1953 г. произошло ключевое событие, направившее все последующие научные изыскания в нобелевское русло: к исследовательской группе присоединился американский биохимик и зоолог Стенли Коэн (рис. 4). Кстати, тоже еврей, сын русских эмигрантов. Как и подобает истинному химику-органику, он установил структуру неведомого вещества и обнаружил, что это — белок, который содержится в больших количествах в змеином яде и слюнных железах взрослых самцов мышей. Белок имел в своей структуре две цепочки из 118 аминокислот, при соединении которых он обретал биологическую активность. Коэн пошел дальше: очистил NGF и получил к нему антитела. Оказалось, что эти антитела не только тормозят действие фактора, но и могут выборочно и постоянно разрушать симпатические нейроны (которые, если сильно упростить, отвечают за сокращение кровеносных сосудов и секрецию желез). Вместе с этим в качестве побочного продукта проявилось еще одно вещество, стимулировавшее рост клеток кожи и роговицы. Коэн открыл его случайно, пытаясь бороться с загрязнением препаратов NGF, и назвал эпидермальным фактором роста, EGF (рис. 5) [3]. Ученый любил говорить, что «раз природа потратила столько миллионов лет для совершенствования функций организма, было бы интересно посмотреть, каким образом мы можем изменить сформированные ею программы».

Фактор роста нервов вызвал неоднозначную реакцию со стороны ученых — многие критиковали исследование, ибо оно противоречило всем ранее установленным законам физиологии: нервная ткань не регенерирует и не растет. И точка. А согласие с очевидными результатами профессора Хамбургера и профессора Леви-Монтальчини (которым она стала в 1958 году) предполагало признание научным сообществом своей неправоты, чего не хотелось совсем. Дело еще в том, что вещество не обладало традиционными свойствами для уже известных в то время гормонов. Что делают гормоны? Вызывают временную метаболическую реакцию. А тут, оказывается, есть еще какие-то вещества, без которых организм и вовсе не может обойтись — постоянные регуляторы специфических типов клеток. Дальше грянул целый фейерверк исследований — подобно салюту на День Победы: миру один за другим открывались новые факторы роста, в том числе эпидермальный фактор (Коэна), тромбоцитарный фактор (PDGF), фактор роста фибробластов (FGF), колониестимулирующие факторы (например, гранулоцитарный, G-CSF), интерлейкины (IL-1, IL-2)... А в 80-х годах и вовсе доказали, что онкогены (видоизмененные участки ДНК, ведущие к неправильному считыванию информации и таким образом становящиеся причиной онкологических заболеваний) несут код для производства белков, сходных по структуре с факторами роста и их рецепторами на поверхности клеток. Тут уж можно легко догадаться, что когда регуляция факторами роста нарушается, может возникнуть онкозаболевание.

Фактор роста нервов оказался не единственным для всей нервной системы: как в биологическом виде есть подвиды, так и здесь обнаружились факторы роста для различных видов нервных клеток. Практическое применение не заставило себя долго ждать: уже через какое-то короткое время NGF стал использоваться для восстановления поврежденных нервов, а EGF — для улучшения эффективности пересадки кожи. Но это были только первые скромные шажки в огромный мир непознанной молекулярной регуляции организма.

Достигнув расцвета научной карьеры в Америке, профессор Рита Леви-Монтальчини решила посвятить себя развитию итальянской науки. Под ее легкой рукой начала действовать целая плеяда лабораторий: в 60-х годах — лаборатория в Высшем институте здоровья в Риме, сотрудники которой настолько любили своего руководителя, что были готовы трудиться почти задаром; в 70-х — лаборатория клеточной биологии в Итальянском национальном исследовательском совете в Риме. В то же время она оставалась профессором отдела биологии Университета Вашингтона и потому жила «на два континента».

Вначале только одна лаборатория Леви-Монтальчини занималась исследованиями факторов роста, но благодаря ее усилиям в нейробиологической науке были открыты новые обширные отрасли, в освоении которых участвуют ученые многих стран и ныне.

Нобелевская премия «догнала» своих законных обладателей, Леви-Монтальчини и Коэна, только в 1986 г., «в знак признания их открытий, имеющих фундаментальное значение для понимания механизмов регуляции роста клеток и органов». Современники назвали открытие фактора роста нервной ткани «удивительным примером того, как опытный исследователь может создать концепцию из кажущегося хаоса». Свою нобелевскую лекцию Монтальчини назвала в стиле Дюма: «Фактор роста нервной ткани: 35 лет спустя» [4]. Кстати, интересующиеся могут посмотреть видеозапись этой 57-минутной лекции на сайте Нобелевского комитета [4].

Нужно сказать, что многое в жизни талантливой исследовательницы было удивительным. Она, прожив больше века, никогда не была замужем и не оставила наследников. Однако этот факт ее абсолютно не расстраивал, и она всегда говорила, что ее жизнь и без того «богата превосходными человеческими отношениями, работой и увлечениями». Она всегда поддерживала тесные связи со своей семьей и последние несколько десятков лет жила в Риме вместе со своей сестрой-близнецом Паолой. Коллеги отмечали, что званые вечера этой жизнерадостной и элегантной женщины славились изысканной кухней и интеллектуальными беседами. А доброе сердце и внимательность в отношениях с людьми побуждали заниматься благотворительностью и поддержкой молодых ученых.

До самого конца Рита Леви сохранила ясность и остроту мысли, даже на своем 100-летнем юбилее в созданном ею же Европейском исследовательском институте мозга (EBRI) заявляла, что ум ее остается таким же острым, как и 80 лет назад. Видимо, повлиял тот факт, что до конца жизни она посвящала несколько часов в день исследовательской работе. По словам племянницы, выдающийся нейробиолог умерла во сне. Наверное, именно такой смерти был достоин человек, всё свое время посвятивший изучению роста и жизни.

Ну и последнее. Человек, имя которого стоит в авторах всей серии «нобелевских лауреатов» — на «Биомолекуле» и в блоге на сайте Политехнического музея — в данном случае выступил лишь в роли косметического редактора. Авторство этого текста практически полностью принадлежит моей ученице, Анне Хоружей, которая сделала уже второй прекрасный текст для нашего огромного проекта, руку к которому приложили уже три человека.

Литература

1. Обратная сторона рефлекса;
2. Levi-Montalcini R., Hamburger V. (1953). A diffusible agent of mouse sarcoma, producing hyperplasia of sympathetic ganglia and hyperneurotization of viscera in the chick embryo. J. Exp. Zool. 123, 233–288;
3. Cohen S., Levi-Montalcini R., Hamburger V. (1954). A nerve growth-stimulating factor isolated from sarcomas 37 and 180. Proc. Natl. Acad. Sci. USA. 40, 1014–1018;
4. The Nerve growth factor: thirty-five years later. Нобелевская лекция Р. Леви-Монтальчини (1986): видеозапись; pdf-файл (текст)..