Биолог на перепутье

Партнер спецпроекта — АНО «Институт развития интернета».

---

Наш проект — это стимул для получения биологического и другого естественнонаучного образования для подростков и молодых людей. Но кроме развития интереса к науке, он решает важную задачу профориентации молодежи. Показывая последние разработки отечественных ученых, мы демонстрируем перспективные направления для построения научной карьеры. Кроме науки это и биотехнологии, и бизнес, и образование, и работа в госструктурах — профессия биолога или химика не ограничена пыльной лабораторией, а дает самые современные перспективы становления специалиста как в России, так и в других странах, как в науке, так и других отраслях.

К работе над спецпроектом мы привлекли людей, имеющих самый разный опыт образования и работы. Они делятся своими историями и рекомендациями, рассказывают о том, как работает та или иная сфера «изнутри».

Впервые в рамках спецпроекта мы не только публикуем статьи, но и записываем подкаст: два этих формата прекрасно дополняют друг друга.

В первом материале спецпроекта «Биолог на перепутье» доктор биологических наук Сергей Мошковский, PhD в области нейронаук Виктория Коржова и кандидат химических наук Галина Вирясова расскажут о российской науке сегодня и опишут основные различия между «нашей» и «западной» науками. Авторы имеют опыт работы в разных странах как в академической науке, так и в биотехе, поэтому мы надеемся, что наша статья поможет читателю всесторонне сориентироваться в сложной сфере научных исследований.

Перед тем, как погрузиться в мир академической науки, сделаем краткий анонс всего спецпроекта. Люди с биологическим, химическим и медицинским образованием часто выбирают и другие карьерные направления. Например, открывают биотехнологические стартапы или работают в фармацевтике; работают в сфере образования; или выбирают своей профессией популяризацию науки для взрослых и детей. Об особенностях этих карьерных треков мы подробно расскажем в следующих статьях спецпроекта. Также совсем скоро мы опубликуем сборник практических советов для студентов и аспирантов. А еще — впервые в истории «Биомолекулы» — вы можете послушать на эту же тему наш подкаст!

Наука как род занятий. Что это такое?

Работая в вузе, который, в числе прочих, готовит кадры для биомедицинской науки, я с удивлением узнал, что даже студенты старших курсов плохо себе представляют, как устроена карьера в науке, чем вообще занимаются исследователи и где они берут себе деньги на хлеб.

Люди, которые не понимают, что делают ученые и как они живут, не так уж виноваты в этом. Дело в том, что мы живем на сломе парадигм, который — несмотря на то, что наша страна в нынешнем виде существует уже почти 30 лет, — до сих пор не окончен. Великая — местами действительно, местами в воображении, — советская наука медленно прекращает свое существование, а вот что приходит ей на смену? Не будем кривить душой — передовой и лидирующей в биомедицине сейчас можно считать науку западную. И действительно, в текущей ситуации некоторые черты ее организации перенесены на науку российскую. Однако копировать западные практики в организационном плане полностью было бы и невозможно, и ошибочно. Отмечу, что мне довелось воочию наблюдать бóльшую часть изменений в этой сфере. Я поступил в университет (1992 г.), когда Советский Союз и организация его науки прекратили свое существование. Но даже к моменту, как я окончил — ровно двадцать лет назад (2001 г.) — аспирантуру, система финансирования науки радикально отличалась от того, что мы можем видеть сегодня. Давайте вместе разбираться, что же такое эта самая наука, и откуда брать деньги на жизнь в ней.

Как работают ученые? Допустим, вы исследователь в какой-то области. Например, решили стать зоологом — специалистом по коловраткам. Во время учебы в вузе вы, познакомившись с общими курсами, начинаете специализироваться на этом объекте. Ищете учителей, которые обучат вас современным методам работы с объектом, введут в курс дела. В очень редких случаях энтузиасты обучаются самостоятельно, по литературе. Главное — постоянная связь с тем, что в этой области происходит в мире. К сожалению, еще встречаются ученые, сильно погруженные в работу, которые по разным причинам редко обмениваются информацией с коллегами. Это чревато изобретением велосипеда.

Вы обучились, уже хорошо знаете свой объект — например, интересную вам группу коловраток, — ориентируетесь на обширном поле знаний о нем. Теперь нужно определить что-то важное и пока неизвестное, по поводу чего сформулировать проверяемую гипотезу. А проверяться она должна техническими методами, причем не абы какими, а современными и актуальными: старенького микроскопа не хватит для совершения научных открытий в области, где все активно секвенируют геномы [1]. Значит, вам необходима научная организация, в которой будет располагаться ваша лаборатория, узкие специалисты в команде и деньги на то, чтобы купить то самое оборудование и реактивы (а также съездить в экспедицию, если она нужна, или хотя бы на конференцию).

Отдельные научные проекты сегодня очень узки по тематике и специфичны. Если у целых организаций могут стоять глобальные, понятные обществу задачи — исследовать экосистемы для их сохранения, изучать злокачественные опухоли для их предотвращения и лечения, — то каждая научная группа или отдельный исследователь занимаются маленькими частными вопросами этих глобальных задач. И не всегда понятно, как именно это поможет мировому сообществу продвигаться дальше.

Чтобы проиллюстрировать специфичность тематик научных групп, я могу привести пример из своей семьи. Например, родственники или друзья спрашивают меня: “Ты изучаешь рак?” Я говорю, что исследую продукцию изоформ одного-единственного белка — сывороточного амилоида А — в злокачественных опухолях одного, хоть и важного типа опухоли — рака яичника. “А зачем это нужно? Это поможет диагностировать или вылечить кого-то?” Я отвечаю, что не знаю; собеседники в недоумении. Действительно, по крупицам мы складываем огромную мозаику (иначе говоря, пазл) для какой-то области знания (рис. 1). Представьте, что каждый пристраивает один фрагмент этой головоломки за несколько лет... Как этим воспользуется человечество, исследователи не знают...

Я часто повторяю студентам, что работать в науке психологически сложно. Отнюдь не все к этому готовы в принципе, просто в силу характера. Например, гипотеза, над которой ты работал, оказалась ложной, и выясняется, что ты тратил время, по сути, впустую. Даже если ты достиг результата, он настолько постепенно приближает общество к решению какой-то проблемы, что это даже и не заметно. Ведь продукт большинства научных проектов — это публикации результатов, которые смогут понять только твои ближайшие коллеги. Воспользуются они этим, заметят, процитируют твою работу или нет, большой вопрос! Можно использовать такую аллегорию — ты запечатываешь результаты своего труда в бутылку и отправляешь в океан. На кого бог пошлет! Из личного опыта: многие работы, которые я считал особо удачными, и которые мне самому очень нравились, цитировались меньше (чуть меньше, чем ни разу, если быть честным), чем те, которые казались проходными и скучными.

Так было всегда. Исследователи не знали, как будут использоваться их результаты, а важные достижения долго оставались незамеченными. Гальвани, когда возился с дохлыми лягушками, дергающимися на металлических перилах, совсем не думал о «Теслах», на которых будут кататься особо выдающиеся потомки, а ключевая работа Менделя, изданная в виде брошюры, оставалась непрочитанной в течение долгого времени после смерти автора... Давление результата, когда ничего не получается, в сочетании с, мягко говоря, ограниченным общественным признанием способны выдержать далеко не все. Не случайно регулярно появляются исследования, показывающие, что среди аспирантов наблюдается повышенная по сравнению со всем населением частота психических заболеваний — например, депрессий [2] или тревожности [3].

Люди практичные, которые любят видеть зримый, полезный для других результат своего труда, образно говоря, «посаженное дерево, построенный дом или выращенного сына», по наблюдениям авторов этой статьи в фундаментальной науке часто страдают. Единственное спасение для исследователя — искренняя любовь к объекту исследования и бесконечная вера в себя. Если этого нет, научные занятия могут превратиться в пытку. Этому вопросу будет посвящен наш следующий материал — «руководство молодого ученого».

Несмотря на очевидные перечисленные здесь сложности современной науки (сложные тематики и непредсказуемая применимость полученных результатов), это вовсе не значит, что научную деятельность нельзя формализовать и оценить. Или, как минимум, попытаться это сделать (не всегда успешно).

Как оценить качество и успех научной работы?

Главный критерий качества научной работы — проверяемые гипотезы и убедительные результаты их проверки. Идея, что ученый совершает открытия и прорывы, мгновенно меняющие мир вокруг него, к сожалению, устарела. Да, такое бывало в древности и может быть даже 100 лет назад, но теперь мы понимаем, что в каком-то смысле те открытия «лежали на поверхности» — их мог обнаружить один человек или коллектив из двух-трех. Сейчас прорывы совершаются в результате работы больших групп людей, часто находящихся в разных странах, так как все области науки значительно усложнились.

Возьмем для примера максимального успеха в научной карьере недавнюю Нобелевскую премию по химии, выданную вроде как за открытие системы редактирования генома CRISPR-Cas Дженнифер Дудне и Эммануэль Шарпантье [4]. На самом деле, это «открытие» было сделано не внезапно, а основано на предпосылках из близко подошедших к сходному результату работ по бактериальному иммунитету. Кроме того, в заглавной статье лауреатов, опубликованной в престижном американском журнале Science [5], перед ними стоят еще четыре автора [6]. Получить Нобелевскую премию очень сложно. Более того, иногда невозможно однозначно сказать, вклад какой научной группы и какого ученого в открытие был сильнее — про это отлично рассказано в книге Венки Рамакришнана «Генетический детектив: от исследования рибосомы к Нобелевской премии» [7]. Как правило, престижную премию получает руководитель научной группы, маститый ученый, работающий в своей сфере десятки лет и опубликовавший не одну статью... и тот, кто более известен в научном сообществе и чаще рассказывает о своих результатах.

Из приведенного выше примера уже можно увидеть, что современные научные реалии предполагают, что оценка научной работы происходит по некоторым формальным показателям:

• публикации (в основном это статьи в научных журналах);
• ученые степени, премии, награды;
• полученные гранты и иная финансовая поддержка (иначе на что делать исследования?);
• практическое применение результатов (если есть).

Разберем их по порядку.

Публикации

Это могут быть как тезисы в книге с итогами конференции (как правило, дополнительный материал к устному выступлению), так и статьи в научных журналах, национальных или международных. Современный биотех старается публиковаться только в международных изданиях: сфера меняется быстро, а каждый ученый заинтересован, чтобы его результаты были доступны максимальному числу коллег, поэтому публиковать их лучше на английском языке. Сами по себе журналы делятся на квартили (от престижного Q1 до Q4) и ранжируются по импакт-фактору (IF) в зависимости от цитируемости попадающих в них работ. Квартиль и импакт-фактор определяют статус журналов, их популярность и, по сути, уровень доверия к опубликованным там работам.

Большинство «приличных» журналов (из квартилей 1 или 2 и с максимальным импакт-фактором) являются рецензируемыми. Это значит, что статья, которую исследователи присылают в редакцию, проходит проверку другими учеными — рецензентами, — причем на условиях анонимности и с соблюдением ряда правил (например, рецензент почти никогда не работает в той же организации, что и авторы работы — так не будет соблазна быть излишне лояльным к работе коллеги). Что примечательно, в научном мире рецензирование не оплачивается, хотя сами публикации в журналах в основном платные. Волонтерский характер работы рецензента приводит к ситуации, когда рецензирование статьи может занимать до нескольких месяцев или даже года — рецензентов не всегда просто найти, а уже найденные рецензенты нередко занимаются этой дополнительной нагрузкой только в свободное от других дел время.

Итого, чем больше у ученого статей в хороших журналах, тем выше его личные индексы цитирования и Хирша, и тем больше уважение к нему в научном сообществе. Таким образом, кстати, можно отличить псевдоэкспертов от реальных профессионалов: у тех, кто только притворяется ученым для каких-то своих целей (например, продажи «уникальных БАДов»), обычно нет десятков статей на английском языке в престижных международных рецензируемых журналах.

Ученые степени и звания, премии и награды

Статус ученого и его «вес» в сообществе можно определить исходя из его представления. В России ученый может иметь степень кандидата или доктора наук, а став доктором, претендовать на звание доцента (но чаще всего доцент — это должность), профессора, члена-корреспондента или даже академика. Кроме того, в науке работают и люди без ученой степени, которые могут быть как техниками, так и студентами или аспирантами, выполняющими в лаборатории исследование для своей дипломной или диссертационной работы (рис. 2). Наличие ученой степени подразумевает, что у имеющего их человека есть определенное количество публикаций, под его руководством были защищены дипломы и кандидатские диссертации (для уровня доктора наук и выше).

С доцентом и профессором, кстати, всё и вовсе сложно! Можно иметь звание доцента или профессора, а можно иметь должность. Звания нельзя лишиться, оно не обязывает читать лекции, а вот должность дается только на время конкретной работы, например, пока сотрудник читает курс лекций или ведет семинары на определенной кафедре. Звание присваивается наиболее квалифицированным преподавателям и научным работникам высших учебных заведений и научно-исследовательских учреждений, руководящим научно-исследовательской работой. Например, ученое звание профессора может получить только человек со степенью доктора наук и соответствующий ряду формальных критериев, таких как число успешно защитившихся под его руководством аспирантов. Ученое звание профессора в России является пожизненным. Важно отметить, что разграничение на звание и должности для профессоров и доцентов принято только в России и некоторых постсоветских государствах.

В «западной академии» (Европе, Северной Америке, азиатских странах, скопировавших англо-саксонскую систему образования) единственной научной степенью является PhD (лат. Philosophiæ Doctor — дословно «доктор философии»), которую человек получает после аспирантуры и успешной защиты диссертации. Полученное за рубежом PhD в России приравнивается к степени кандидата наук, и наоборот — ученый со степенью кандидата в зарубежных странах будет квалифицироваться как PhD. Из-за дословного перевода названия иногда возникает путаница — в зарубежных странах «доктором» будут называть человека с полученной в России кандидатской степенью, хотя для российского уха это звучит неправильно. При этом аспирантуру можно назвать и докторантурой (PhD studies = doctoral studies), а позицию на которой работает ученый после защиты называют «постдок» (postdoctoral researcher — исследователь, получивший докторскую степень). Постдок может претендовать на должность доцента (Associate Professor) и, затем, профессора (Professor). Преподавательская активность профессора, то есть чтение лекций или ведение семинаров, в европейской системе обязательна. «Избавиться» от нее можно, только получив должность заведующего лабораторией в НИИ (Principal Investigator), так как НИИ не занимается образовательной деятельностью.

Круг премий и наград очень широк. Это может быть как почетная стипендия для лучшего аспиранта, так и награда профессионального сообщества, или именная премия, та же Нобелевская. Понятно, что молодой ученый не может конкурировать с маститым академиком, поэтому большинство премий имеют свои критерии подачи заявки: обычно регламентируется возраст кандидата и его статус.

Виды научной работы — фундаментальная и прикладная

Важное свойство научных исследований — новизна проверяемых гипотез и результатов. Однако некоторые ученые буквально идут по целине, проверяя гипотезы с непредсказуемым результатом, хотя и основанные на полученных раньше предпосылках. Научные исследования с неясным практическим результатом называются фундаментальными: они призваны лежать в основе — возможно, отдаленной — полезных человечеству технологий и изделий. Эти исследования имеют высокие риски получения отрицательных результатов — ведь мы движемся в совершенно новом, незнакомом поле. Поэтому деньги, которые на них тратят, вряд ли окупятся в ближайшей перспективе. Они предоставляются в виде подарков — грантов, в переводе на английский, — за которые следует расплачиваться просто отчетами и статьями (то есть рассказывать о том, что сделано, в средствах массовой информации). Если бы эти подарки не дарили организованно (например, фонды, которые специально для этого создали государство или частные лица), то научных исследований было бы намного меньше. Собственно, на заре развития науки исследованиями занимались за свой счет и в свободное время, или на деньги чудаков-меценатов. Общество вовремя сообразило, что малая часть успешных фундаментальных исследований, которое ляжет в основу чего-то полезного в широком смысле, способна с запасом окупить все расходы на них. Как правило, чем богаче государства, тем больше денег они выделяют на фундаментальную науку.

Однако когда исследователи чувствуют, что фундаментальных знаний достаточно, чтобы уже — наконец-то! — принести пользу обществу, они принимаются за прикладной проект. Для того чтобы понять, какой конечный продукт получится (и вообще, получится ли он), необходимы научные исследования, зачастую ничуть не проще, чем для фундаментальных открытий. В капиталистическом — нашем — обществе результаты прикладных исследований подлежат интеллектуальной защите, и лишь затем обнародуются. Процесс превращения научных знаний в продукцию и услуги называется трансляцией, а результат — инновацией (то есть новым продуктом). Заметим, что «инновация» — широкое понятие, которое может означать и более простые новые продукты с невысокой наукоемкостью.

Познакомиться с этой захватывающей областью можно по статьям спецпроекта «Открытые инновации», в частности — «Наукоемкий бизнес: как и почему фармацевтические компании сотрудничают с учеными и стартаперами?» [8].

Хотя прикладными исследованиями занимаются и государственные институты, финальную часть создания продукции удобнее передать в коммерческую структуру, ну или как минимум в стартап. Стартап (новая, обычно небольшая компания), возникший в университете и на его базе, называется «спин-офф» , что по русской традиции переводится как «образование дочерней компании». Не самое совершенное законодательство в этой области в нашей стране делает создание продукции в государственных структурах конфликтным занятием — известно, что наше государство опасается, что у него что-то украдут, и пользуется услугами собирательного «товарища майора», чтобы за этим следить. Несмотря на это, в недрах государственных институтов также создаются инновационные продукты. Свежий пример — вакцина «Спутник V» .

Один из ярких примеров описан в статье «С полки в лаборатории на полку в аптеке: как биспецифические антитела нашли свой эпитоп в фарминдустрии» [9].

Если еще не читали, ознакомьтесь с этими публикациями: «Результаты 1/2 фаз испытания российской вакцины от COVID-19: разбираем статью в The Lancet» [10] и «“Спутник V”, “ЭпиВакКорону”, “Модерну” делать будем? Ликбез по вакцинам против коронавируса» [11].

Прикладные исследования, конструкторские и технологические работы, которые за ними следуют, связанная с этим патентная активность — всё может быть интересным в научно-техническом плане занятием, но приближенным к обычной жизни. Поэтому такая работа подходит для активных людей несозерцательного типа, которые увлекаются наукой и техникой, но не любят мудрствования и кажущейся бесплодности фундаментальных штудий. Недостатком научных проектов в частных компаниях является то, что большинство находящихся в них на зарплате (более высокой, чем в академических структурах) исследователей отдают результаты акционерам. Иногда им просто запрещается публиковать результаты исследований. Напротив, работающий на государство научный сотрудник пишет статьи, на которых ставит свое имя, — он своего рода литератор, который может потешить собственную гордость, найдя себя в списке авторов. Его коллега из фирмы может быть этого лишен .

Не больно то и хотелось, да, товарищи ученые из компаний? А спастись от этого можно, открыв собственный стартап.

Прикладные исследования проводятся не только на «подаренные» деньги. В них могут вкладывать деньги и инвесторы, которые потом будут иметь долю в конечном результате. Есть и специальные гранты для таких исследований. В них грантодатели иногда требуют как раз соинвестирование от третьих лиц, чтобы подтвердить интерес к предлагаемой разработке.

Отметим, что четкая грань между фундаментальным и прикладным отсутствует. Целое дерево патентов иногда возникает из сугубо фундаментальной работы, когда авторы натыкаются на то применение их открытия, которого никак и не ожидали (пример — борьба бактерий с фагами и вышедшее оттуда геномное редактирование, о чем было сказано в самом начале этой главы). И наоборот, при разработке продукта возникает интересное, но непрактичное открытие, которое авторы с удовольствием публикуют.

Деньги в фундаментальной науке — в России и (немного) в мире

В предыдущем разделе мы несколько раз коснулись вопроса финансирования научных исследований. Любые деньги, которые поступают в науку, требуют чего-то взамен. Если речь идет о фундаментальной науке, то это отчет о проделанной работе плюс публикация результатов. Последнее часто требуется, потому что публикация в рецензируемом издании подразумевает независимую экспертизу результатов, качество которой часто превосходит возможности тех, кто раздает деньги. А кто это делает и по какой системе?

Российские фонды (РФФИ, РНФ) созданы и работают по западному образцу (имеется в виду в первую очередь система организации, а не размер грантов — в России они в среднем всё еще меньше «стандартов» развитых стран). Первым фондом, который был организован больше 20 лет назад, стал Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ). Была устроена независимая экспертиза проектов, четкие сроки выдачи грантов и условия их получения. Гранты даются руководителю проекта и исполнителям, но их институт или университет берет некоторую сумму (накладные расходы, или overhead), с помощью которых помогает исполнению проекта. Например, оплачивает воду, электричество, уборку, предоставляет имеющийся приборный парк, ну и само здание, ведет бухгалтерию и закупки.

В 2013 году для финансирования научных исследований была создана еще одна крупная, федерального уровня организация — Российский научный фонд (РНФ). Гранты его были уже намного больше, система современнее. Организаторы фонда, по неофициальным данным, при его создании вдохновлялись работой главного немецкого фонда для финансирования фундаментальных исследований — DFG, — хотя особенности законодательства и прочие национальные особенности регуляции в итоге привели к существенным различиям в работе этих двух фондов.

К настоящему моменту РФФИ перестал организовывать масштабные конкурсы, сосредоточившись на других задачах, а РНФ остался основным источником финансирования фундаментальной науки, в том числе, биомедицины, позволяющим исследователям конкурировать за деньги без большой бюрократии посредством достаточно удобных инструментов подачи заявок и рецензирования. Отчетность в грантах РНФ очень плотно привязана к качеству научных публикаций.

Отчетность, строго связанная с количеством публикаций научного коллектива повышает, скажем так, интенсивность работы грантополучателей, их внутреннее напряжение, но на мой взгляд избыточно демонстрирует принцип “публикуйся или исчезни” (publish or perish). Наблюдается идеологический кризис в деле издания научных статей и их независимой экспертизы (peer-review) с болезненным переходом к системе открытого электронного доступа материалов, когда за издательские расходы платят сами авторы. Всё это приводит к тому, что множество материалов, которые, возможно, публиковать не стоило, или стоило обнародовать отрицательные результаты, выходят в свет в закамуфлированном виде. Рождается кризис воспроизводимости научных данных. Однако это совершенно другая история, о которой нужно готовить отдельные материалы.

Грантовые конкурсы на выполнение научных исследований сейчас проводят не только упомянутые фонды. Часто деньги — под какие-то заданные крупными мазками цели — раздают по конкурсу федеральные органы государственной власти (рис. 3). В отечественной науке важным источником таких средств служит Министерство науки и высшего образования. Специфика этих конкурсов такова, что они сопровождаются повышенной по сравнению с РНФ бюрократической нагрузкой, сложной отчетностью и часто требуют привлечь софинансирование от заинтересованных инвесторов, что смещает акцент в сторону прикладных исследований.

Тем не менее научные институты существуют не только за счет грантовых денег. Более того, грантовых денег зачастую не хватает для приобретения дорогого оборудования. Организации получают от своих вышестоящих инстанций (министерств, федеральных агентств) финансирование на научные исследования, часто в форме так называемого государственного задания. В настоящее время государственное задание облекается в форму, приближенную к грантам, в виде отдельных научных тем, однако форма отчетности в них менее конкретная, чем, например, в РНФ. Это позволяет руководству институтов иметь некоторую свободу в распределении средств государственного задания. На Западе такое «государственное задание» называется «интрамуральным» (от слова intramural — дословно «внутри родных стен»).

Ранее я написал для “Биомолекулы” статью “Как подать заявку на грант и не разозлить экспертов” [12], с которой наиболее заинтересованные читатели могут ознакомиться.

Также научные группы могут получать финансирование от частных компаний — например, в рамках концепции «Открытые инновации», — или осуществлять коммерческие исследования и анализы. В некоторых случаях коллективы исследователей имеют дополнительное частное финансирование — например, через негосударственные фонды.

Отличия систем: Россия и западные страны

Для того чтобы сравнить устройство мира российской науки с другими странами, придется сделать несколько оговорок. Первая — будем рассматривать только так называемые развитые, «западные страны». Вторая — под западными странами будем понимать в основном Западную и Северную Европу и Северную Америку, а также Великобританию. Хотя большинство описанных ниже особенностей верно и для «развитой Азии» (например, Японии и Гонконга, а также Австралии).

Глобально говоря, ключевые отличия между Россией и западными странами — это наиболее вероятные карьерные траектории и подходы к условиям грантового финансирования.

Судьба «сотрудника среднего звена»

Не секрет, что не все люди хотят постоянно расти «вверх». Пока кто-то грезит о кресле большого начальника, другие просто наслаждаются своей стабильной работой или предпочитают исключительно «горизонтальное» развитие. В научной среде немало людей, которым просто нравится их работа в лаборатории, а вот бюрократию или преподавание они стараются сократить. В России можно почти неограниченно долго работать научным сотрудником после защиты диссертации (или младшим научным сотрудником — без нее). Всё, что лимитирует ученого — его собственное желание и уровень доходов, который в значительной степени определяется результатами научной группы, а не конкретным названием должности.

В западной науке оставаться на средних позициях всю жизнь — почти невероятная затея. Даже если ученого это абсолютно устраивает. Поэтому карьеру в западной науке изначально лучше делать тем, кто настроен на перспективу стать заведующим лабораторией в будущем .

Для молодых и неопытных читателей поясним, что тут есть подвох, о котором важно помнить. Заведующий лаборатории — это, по сути, администратор и управленец. Как правило, он подает грантовые заявки, руководит работой всех входящих в лабораторию групп, участвует в написании статей, отвечает за дипломы и диссертации студентов и аспирантов и просто необходим для решения множества насущных вопросов. Но времени на «мокрую» науку у заведующего лабораторией часто не остается. Поэтому те люди, которым нравится собственноручно ставить эксперименты, не хотят от этого отказываться в пользу бюрократии.

Как это выражается на практике? В каждой стране по-разному, но логика единая: постоянными бывают только контракты уровня Principal Investigator (главный исследователь, в наших терминах — заведующий лабораторией в НИИ) или Professor (профессор, руководитель научной группы в университете). Все остальные контракты — например, у аспиранта или постдока, — временные. Постдок (то есть Postdoctoral researcher) соответствует статусу научного сотрудника с ученой степенью, который только начинает свое самостоятельное плавание в науке: имеет определённую свободу в выборе научной темы и проекта и иногда может иметь свою небольшую группу (в рамках группы заведующего лабораторией).

Все страны по-разному подходят к тому, сколько времени в течение жизни можно оставаться постдоком. Расскажу на примере Германии. На аспирантуру и работу на временных контрактах после получения степени отводится 12 лет — 6 лет до защиты и 6 после, то есть после защиты можно иметь 2–3 контракта на несколько лет. Кстати, совершенно никаких гарантий, что одна и та же лаборатория будет иметь возможность продлевать контракт в течение всего срока, так что, скорее всего, придется менять институты, города и даже страны, особенно если хочется продолжать работать в рамках своей тематики. В случае с Германией работа за ее пределами не учитывается в “максимально допустимой суммарной длительности работы по временным контрактам”, также как и работа, финансируемая не немецкими государственными грантами. Тем не менее рано или поздно время выйдет, и придется что-то решать. За время бытия постдоком любой желающий остаться в академической среде должен найти и получить позицию заведующего лабораторией. Либо искать какую-то еще работу вне академии или в академии, но вне исследований (например, секретарь института или координатор образовательных программ университета).

С преподавательскими должностями всё немного иначе, но они предполагают обязательную педагогическую нагрузку наравне с научной работой. В некоторых странах, той же Германии, нет чисто преподавательских должностей — это всегда совмещение науки и преподавания.

Конечно, заведующий лабораторией и профессор в университете, получившие постоянные позиции, очень хорошо защищены. Их сложно уволить, у них стабильный и высокий доход, не зависящий от количества грантов или статей, нередко дополнительные социальные льготы, хорошие пенсии.

Между системами в разных странах есть некоторые отличия. Например, в США отсутствует формальное ограничение на «количество постдоков». Хоть всю жизнь! Но позиции постдока всё равно временные, что означает горизонт планирования в два года (именно столько длится средний контракт) и очень вероятную необходимость переезда в другой город или штат в поисках новой позиции. К тому же можно просто не успеть найти другой контракт. А вот во Франции редко, но бывают позиции, где обычный научный сотрудник имеет постоянный контракт и не обязан постоянно расти. В некоторых странах есть позиции, где обычный научный сотрудник имеет постоянный контракт и не обязан постоянно расти, но их обычно мало (хотя зависит от страны: в Германии постоянных позиций научных сотрудников примерно столько же, сколько и профессорских, во Франции их может быть несколько на лабораторию) и отбор на них очень конкурентный.

Мобильность

Из рассказа о временных контрактах в начале научной карьеры уже можно догадаться: в «западной академии» чаще приходится менять институты, города и даже страны. Западная наука поддерживает мобильность ученых и готовность попробовать себя, набраться опыта в разных научных группах. Для получения профессорской позиции наличие опыта работы более чем в одной стране (особенно за океаном — oversea) дает серьезное преимущество. Например, несколько лет постдока в Америке или Азии помогут получить позицию профессора европейскому ученому. Конечно, можно пользоваться и более короткими программами: есть стажировки на несколько месяцев, а иногда у лаборатории есть желание и возможность отправить своего сотрудника на полгода или год к коллегам в другую страну. О том, как не пропускать такие возможности, будучи в России, мы поговорим в следующей, более практической статье спецпроекта.

Российская наука в целом более консервативная: многие люди проводят в одном и том же институте всю жизнь — у нас это возможно. Нередко молодые ученые, выражающие желание куда-то поехать (пусть даже это краткосрочная стажировка или летняя школа), сталкиваются с осуждением. Многие старшие коллеги до сих пор воспринимают это как билет в один конец. Хотя по большому счету любой зарубежный опыт — это, в первую очередь, контакты с иностранными коллегами и расширение взглядов на мир. Многие люди возвращаются в родные страны с новыми знаниями, что позволяет более успешно организовать работу своей лаборатории в будущем, а также иметь задел для совместных международных научно-исследовательских проектов.

Финансирование, или «Где деньги, Зин?»

Несмотря на то, что как российская, так и западная наука базируется на государственном финансировании и системе грантов, различия тут есть, и их немало. Как мы уже обсудили выше, количество государственных денег на науку везде лимитировано, поэтому появляются конкурсы — системы оценки грантовых заявок, основанные как на концепции предполагаемого исследования, так и на репутации и публикациях ученых, входящих в коллектив.

Гранты дают на 2–5 лет, в зависимости от страны и условий конкретного гранта. Но характерной особенностью России является упор на отчетность: необходимо строго выполнять показатели (количество опубликованных статей, статус журнала, посещение конференций), причем существуют промежуточные отчеты — «заваленный» отчет может привести к потере гранта и даже (!) обязательствам вернуть уже потраченные деньги. Это приводит к тому, что российские ученые фактически вынуждены публиковать много статей, иногда в ущерб их качеству. Например, одной большой статьи в Nature или Science, на которую нужно потратить несколько лет, будет недостаточно для выполнения условий гранта, поэтому вместо нее будет опубликовано 5–8 более слабых статей в менее престижных журналах.

Можно предположить, что подобные жесткие требования к количеству публикаций связаны с желанием чиновников улучшить позиции России в формальных рейтингах результативности исследований (рис. 4), однако по факту они приводят к появлению хищнических журналов для “быстрых публикаций” и озвученным выше проблемам. Тогда как публикационная активность коррелирует с благосостоянием науки в конкретной стране и количеством научных групп, а также их составом.

На Западе уже выделенные деньги могут отнять только в случае очень серьезных нарушений и скандалов, в остальном же грант обычно гарантирован на всё время, обозначенное в контракте. Требования к количеству и качеству статей, а также форма отчетов различаются в зависимости от страны, но в целом западные отчеты мягче. Ученые не имеют прописанного в договоре количества статей, которые они обязаны опубликовать за время исследований. Это позволяет исследователю самостоятельно расставлять приоритеты и публиковаться тогда, когда получены уже действительно стоящие результаты.

Еще одно отличие — кто чаще всего подает грантовую заявку. На Западе это, как правило, заведующий лабораторией. Бывают также программы для постдоков, но их размер обычно подразумевает выплату зарплаты получателю и, иногда, еще одному сотруднику (например, студенту). В России заявку может подать аспирант (есть специальные программы), а после защиты диссертации — любой другой сотрудник.

Отличается и способ траты грантов. В западных странах сотрудники не получают больше денег от того, что у них больше грантов — нет системы выплаты с грантов, а зарплата фиксированная. Если у них много грантов, они могут нанять больше младших сотрудников (также с фиксированной оплатой) и купить больше реактивов и оборудования. В России же получатель гранта должен из выделенных денег не только приобрести приборы и реактивы, но еще и доплатить себе и своим коллегам, работающим на постоянных ставках. Маленькие (во многих местах до сих пор 200–400 € по текущему курсу) ставки подразумевают необходимость обеспечивать нормальный уровень дохода «премиями» из полученных грантов.

Казалось бы, что такого в выплатах премий из грантов? Но всё дело в размере гранта. Тут мы приходим к еще одному важному факту. Размер грантов между Россией и Европой довольно сильно различается. ERC — самый крупный фонд в Европе, размер грантов которого может доходить до 2,5 миллионов € на 5 лет (если заявку на грант подает ученый с опытом работы более 10 лет) и еще 1 млн € можно получить в случае релокации или необходимости осуществления особо дорогих экспериментов. То есть это 30–40 млн ₽ в год по курсу на август 2021 года. Схожая ситуация в Америке: гранты одного из крупнейших фондов NIH могут составлять 200–500 тысяч $ (около 47 млн ₽ по курсу на дату публикации). Меньшие гранты той же организации предполагают расходы порядка 50 тысяч $ в год. Разумеется, существуют и более маленькие фонды в странах Европы и в Америке.

Если же мы обратимся к российским фондам, то средний размер гранта крупнейшего фонда — РНФ — на группу до 10 человек составляет 4–7 млн ₽ в год. Молодой ученый в начале карьеры может получить «индивидуальный грант» размером около 2 млн ₽. В рамках поддержки лабораторий мирового уровня, занимающихся приоритетными исследованиями, выделяются гранты до 32 млн ₽ ежегодно, однако в 2021 году таких лабораторий всего 11. Цифры и так говорят сами за себя, но есть и еще одно отличие: российский ученый в большинстве случаев должен использовать гранты для выплат зарплат всем сотрудникам группы — до 80% доходов ученых приходится на такие «премии», притом, что в среднем доход ученого всё равно ниже, чем в коммерческом секторе. Западные же коллеги имеют фиксированные ставки, из грантовых денег они могут оплачивать только позиции аспирантов и постдоков. Таким образом средств непосредственно на исследования у них оставалось бы больше, даже если бы размеры грантов были одинаковыми. Добавим сюда тот факт, что значительная часть приборов и реактивов, необходимых для современных биологических и химических исследований, ввозится из-за рубежа, что увеличивает стоимость на 20–30% из-за транспортных и таможенных расходов.

При подготовке этого материала я попросил знакомого постдока из Германии без разглашения подробностей предоставить структуру финансирования его гранта, полученного от основного национального фонда — DFG — в качестве примера. Речь шла о проекте на три года. Я захотел сравнить этот грант с массовым грантом РНФ на работу научной группы. Проект DFG, по сути, предусматривал выплату зарплаты единственного постдока, а вот зарплата профессора и лаборанта высокого уровня в проекте полностью покрывалась интрамуральными (не грантовыми) деньгами организации. Последние имели в этом институте постоянные позиции. Кроме зарплаты постдока, остальные средства инвестировали в материалы, услуги, экспедиции, небольшое оборудование. Итак, сумма этого гранта на три года составляла около 270 тыс €. Грант РНФ на группу максимум из 10 человек (сравним с тремя основными исполнителями немецкого проекта) сопоставим по размеру — он составляет 21 млн ₽, или 233 тыс €, но предусматривает выплату зарплаты всем участникам проекта, а не только одному основному исполнителю. Важное отличие в том, что остальная часть зарплаты, которую исполнители, предположим, получают из средств их института (“госзадание”, например) не может быть использована для нужд проекта. Они на эти деньги должны делать это самое госзадание, иначе будет страшное, по меркам отечественных регуляторов, нарушение — “двойное финансирование” одной и той же работы. Система DFG напрямую предусматривает использование денег принимающей организации для выполнения гранта, в духе соинвестирования. Не будет лишним заметить, что фиксированного числа статей по гранту DFG также выдавать не требовалось, в отличие от аналогичного проекта РНФ.

Для молодых ученых, недавно защитивших диссертацию, каждая страна старается предложить специальные конкурсы, так как очевидно, что тягаться с маститыми профессорами им будет сложно. В России существуют гранты для ученых до 33–35 лет или гранты, которые можно получить только 1 раз за карьеру. В ЕС существуют программы, обеспечивающие мобильность молодым постдокам, например, программа «Мария Кюри» — так можно получить деньги на свое исследование и зарплату самостоятельно, остается только найти профессора и лабораторию. Участие в такой программе станет плюсом в дальнейшей академической карьере — при рассмотрении заявок на «взрослые» позиции и гранты учитывается, имеет ли соискатель опыт руководства собственным исследованием и поиска финансирования.

Молодой ученый: кем он станет, когда вырастет?

Далеко не всегда человек, защитивший кандидатскую диссертацию, получивший собственный грант или проработавший несколько лет на позиции постдока, становится профессором. Многие решают изменить свой карьерный путь, уйти из академии и заняться чем-то еще: от фармацевтики и других промышленных задач до венчурных инвестиций, образования и не только. Об этих возможностях мы поговорим в следующих материалах спецпроекта, здесь же обсудим один популярный вопрос.

Хорошо, если молодой ученый сразу знает, что хочет связать свою жизнь с фундаментальной наукой на долгие годы. А что, если этот вопрос еще не решен? Среди западных студентов и аспирантов нередко можно встретить мнение о том, что аспирантура и опыт работы постдоком может привести к отказам из-за «чрезмерной квалифицированности» (overqualified) при попытке перейти в коммерческую компанию. Связано это с тем, что формально для стартовой позиции человек слишком образован (и, по мнению работодателей, ему будет скучно, что негативно скажется на производительности), а для последующих — не хватает опыта работы именно в бизнесе. Эта проблема не самая серьезная — все те, кто хотел уйти из академии, в итоге это сделали. Но всё же перед тем, как подписывать второй или третий контракт постдока, стоит подумать о своих жизненных планах [13] и о том, насколько получаемый опыт релевантен желаниям.

По исследованиям, в разных европейских странах в академической науке остается порядка 5–10% из тех, кто получил степень кандидата наук. При этом 50–70% уходят из науки сразу после защиты. В исследовании из Бельгии отдельно отмечается, что среди людей с PhD риск остаться без работы снижается более чем вдвое (2,5% вместо 5–6% для людей без ученой степени) [14]. Статистика и личный опыт авторов статьи говорит о том, что оконченная аспирантура и опыт работы в академической науке на карьеру влияет положительно, но это не отменяет необходимости заранее продумывать свои цели и пути их достижения, а также ответственно подходить к выбору темы, лаборатории и научного руководителя. Об этом мы поговорим подробнее в «Практическом руководстве молодого ученого».

Заключение

В заключение еще раз остановимся на тех особенностях российской науки, которые можно улучшить. Один из основных недостатков текущей системы финансирования кадров в российской науке — отсутствие стабильных тарифов на заработную плату и хорошо обеспеченных срочных контрактов для молодых исследователей, таких, какие на Западе широко распространены для аспирантов и постдоков. Действительно, поступив в аспирантуру за рубежом, молодой специалист в большинстве случаев имеет обеспеченный финансами контракт на три года и может, по крайней мере, не думать о зарплате. Такие же контракты, но с несколько увеличенной суммой, на 2–3 года заключают с только что защитившимися исследователями — постдоками. У нас, к сожалению, аспирантура рассматривается исключительно как учеба, и в качестве помощи обучающемуся к ней прикрепляется стипендия размером около 50 € в месяц по нынешнему курсу.

Это не соответствуют современной роли аспирантов, которые, помимо небольших образовательных курсов, которые они получают в течение нескольких лет аспирантуры, служат основной движущей силой фундаментальной науки, фактически воплощая идеи своих руководителей в виде лабораторной или вычислительной работы. Сколько платить аспиранту поверх стипендии — зависит от принимающей этого аспиранта лаборатории, что, конечно, порождает нездоровую ситуацию в целом и снижает эффективность аспирантуры как общественного института. Грантовые фонды принимают различные локальные меры, чтобы улучшить жизнь аспирантов, но в масштабах страны такие меры кажутся недостаточными.

Чуть лучше ситуация с “постдоками”, хотя строго говоря, это явление в нашей стране отсутствует в подавляющем большинстве научных организаций. РНФ ежегодно объявляет достаточно большие конкурсы для специалистов до 35 лет с уже защищенной диссертацией, которые очень помогают многим перспективным ученым “встать на ноги”. Нестабильность, незащищенность молодых ученых с точки зрения заработной платы, по моему мнению, — одна из серьезных проблем современной науки в нашей стране. Другой важный аспект научной карьеры — моральный. Я всегда советую выпускникам как следует покопаться в себе и подумать, готовы ли они психологически делать то, что большинству людей непонятно, а результаты своего труда отправлять в свободное плавание по бурным водам ноосферы в запечатанной сургучом бутылке (рис. 5) — по всей видимости, из-под рома, которым снимали стресс от бесплодных штудий.

С другой стороны, почти всех исследователей в государственной системе недавно перевели на срочные контракты длительностью не более 5 лет, что тоже не делает жизнь в науке для зрелых специалистов стабильной. При этом формальных требований к минимальной заработной плате в организациях не имеется. Кроме того, в случае каких-либо разногласий с руководством краткосрочный контракт могут просто не продлить. В этом плане условия для «взрослых» исследователей во многих западных университетах также намного благоприятнее. Если в суровой конкуренции они попадают на постоянную позицию в штат организации, с точки зрения защищенности и стабильности условия их работы сильно отличаются в лучшую сторону.

Негласно противопоставив себя советской системе, нынешнее устройство обеспечения науки, приобретя некоторые положительные черты (например, грантовое финансирование и стремление к обнародованию результатов на международном уровне), чрезмерно качнулось в противоположном по отношению к прежним порядкам направлении. Вместо комфортных, без возможности значительного повышения, но ограниченных снизу фиксированных ставок зарплаты научных сотрудников в СССР, снабженных доплатами за ученые степени, мы получили турбулентные, сильно зависящие от руководства организации, но не от регалий, условия работы ученых любого уровня, которые могут полагаться только на себя и постоянно размышляют о том, где добыть деньги на себя и своих учеников, чтобы буквально не вымереть. Западные профессора также постоянно ищут деньги на исследования, но большинство из них поддержаны стабильной зарплатой «интрамурального» финансирования, так что речи о выживании не идет.

Советские ученые совсем не обязаны были постоянно публиковать свои данные в рейтинговых журналах. Многие выпускали слабо рецензируемые монографии и не сильно беспокоились о статьях в журналах. И здесь маятник современности, как и с оплатой труда, качнулся в обратном направлении: все достижения ученых строжайшим образом привязали к наукометрии — формальным показателям цитируемости их публикаций. Эта мера, безусловно, дисциплинирует, однако всё хорошо в меру.

Тем не менее мы хотим закончить на хорошей ноте. Какие бы сложности не преследовали организацию отечественной науки за последние десятилетия, количество инструментов финансирования науки значительно возросло, как выросли и сами возможности для научной работы (в том числе, для молодых людей). Очень важно сохранить эту тенденцию и по-прежнему развивать объективную, неполитизированную систему фундаментальной науки, не стесняясь копировать лучшие образцы работы, существующие в мире.

Литература

1. 12 методов в картинках: секвенирование нуклеиновых кислот;
2. Katia Levecque, Frederik Anseel, Alain De Beuckelaer, Johan Van der Heyden, Lydia Gisle. (2017). Work organization and mental health problems in PhD students. Research Policy. 46, 868-879;
3. Emily N. Satinsky, Tomoki Kimura, Mathew V. Kiang, Rediet Abebe, Scott Cunningham, et. al.. (2021). Systematic review and meta-analysis of depression, anxiety, and suicidal ideation among Ph.D. students. Sci Rep. 11;
4. РНК, ножницы, геномы: объявлены лауреаты Нобелевской премии по химии 2020;
5. M. Jinek, K. Chylinski, I. Fonfara, M. Hauer, J. A. Doudna, E. Charpentier. (2012). A Programmable Dual-RNA-Guided DNA Endonuclease in Adaptive Bacterial Immunity. Science. 337, 816-821;
6. CRISPR-эпопея и ее герои;
7. Венки Рамакришнан: «Генетический детектив. От исследования рибосомы к Нобелевской премии». Рецензия;
8. Наукоемкий бизнес: как и почему фармацевтические компании сотрудничают с учеными и стартаперами?;
9. С полки в лаборатории на полку в аптеке: как биспецифические антитела нашли свой эпитоп в фарминдустрии;
10. Результаты 1/2 фаз испытания российской вакцины от COVID-19: разбираем статью в The Lancet;
11. «Спутник V», «ЭпиВакКорону», «Модерну» делать будем? Ликбез по вакцинам против коронавируса;
12. Как подать заявку на грант и не разозлить экспертов;
13. Chris Woolston. (2021). Researchers’ career insecurity needs attention and reform now, says international coalition. Nature;
14. Bebiroglu N., Dethier B., Ameryckx C. Employment status of PhD holders in the Federation Wallonia-Brussels. ORCS Thematic Report Series #1, Observatory of Research and Scientic Careers, Brussels, Belgium, 2019;
15. Гохберг Л.М., Дитковский К.А., Евневич Е.И. и др. Индикаторы науки 2021: статистический сборник. М.: НИУ ВШЭ, 2021. — 352 с..